Время у нас еще есть. Заглянем в зимний сад, что за сценой рядом, — там декораторы и рабочие
сцены готовятся к спецэффектам, чтобы детвора поверила сильнее, ибо нет ничего волшебнее того,
что по-настоящему живо: роз в горшках, шипастых колючек в горшках, бобовых стеблей в горшках.
Там серебряный мускатный орех и золотая груша, а еще говорящий соловей в клетке и медный говорящий сазан в плошке-пузыре. А дракон — он костюмированный или настоящий? Ладно, все равно автографов не дает.
Меня не оставляет чувство, что изобилие волшебных историй — особенно сказок — как-то связано с нашим растущим осознанием, что люди все больше отъединяются от неприрученного естественного мира. В сказках миры людей и животных равны между собой и взаимозависимы. Насилие, страдание и красота в них делятся поровну. Те, кого влекут к себе сказки, вероятно, желают такого мира, который будет существовать «веки вечные».
Сказки не говорят детям о том, что есть драконы — дети сами об этом знают. Сказки говорят, что драконов можно убить.
(Волшебные истории – это больше, чем правда: не потому, что они лгут, будто драконы существуют, а потому, что утверждают, что дракона можно победить.)
Личность мою вылепили летающие кровати, гогочущие ведьмы и заливистые птички. В сочетании с жуткой кинохроникой холокоста, которую демонстрировали у нас в храме, а также — рассказами о горящих кустах, поющих горлицах и расступающихся морях: волшебные истории накрепко отпечатались во мне своей утешительной силой. Я росла девочкой робкой, самое полное счастье переживала лишь в книгах: их открытый мир манил меня и принимал к себе.
Чем хороша сказка? Она не набор слов. Она — то, что внутри нас, и делает нас людьми. И пока в неё верят, в мире всегда будет место волшебству.
Древний лес... Он есть почти в каждой старой сказке, легенде или вымышленной саге. Такой лес покрывал Средиземье, в нем горел нарнийский фонарь, в одном из его деревьев был навеки заточен великий Мерлин. Но все же корнями волшебные леса уходят в человека. Вся магия – оттуда. Из души.
Вот всего один пример: Национальный книжный фонд, присуждающий Национальную книжную премию, утверждает, что к получению награды «не допускаются пересказы народных сказок, мифов и волшебных сказок». Вообразите правила, в которых говорится: «Не допускаются изложения сюжетов о рабстве, кровосмешении и массовых убийствах». В волшебных сказках присутствуют все эти темы; однако в приведенном утверждении подразумевается, что в сказках есть нечто… ну, нелитературное. Вероятно, снобизм этот как-то проистекает из ассоциации сказок с детьми и женщинами. А то еще может иметься в виду, что раз у них нет конкретного автора, они попросту не вписываются в культуру, завороженную мифом о героическом художнике. Или же их тропы знакомы всем настолько, что их легко принимают за клише. Вероятно, руины мира сказок, в котором реальное соседствует с нереальным, расстраивают тех, кто рассчитывает, будто подобное противостояние способно родить некое подобие порядка.
Cлайд с цитатой