— Что ты говоришь, глупый змей?
— Глупый змей?
— Значит так, если услышу хоть звук, Хисс, отправишься пешком в Ноттингем!
— Змеи не ходят пешком, а ползают!
— Что ты говоришь, глупый змей?
— Глупый змей?
— Значит так, если услышу хоть звук, Хисс, отправишься пешком в Ноттингем!
— Змеи не ходят пешком, а ползают!
— Видел её? Какая красавица!
— Остынь, Ромео! Совсем потерял голову?
— Ааа! Не волнуйся! Сейчас меня родная мать не узнает!
— Да, но её тут нет — тебе надо провести толстяка-шерифа.
Его рост доходил до ста восьмидесяти пяти сантиметров, и с такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще с некоторым пренебрежением.
— Господа коммерсанты, музыканты, балетоманты!
— Не балетоманты, а балотоманы.
— Балетоманы, музыканы...
Другая книга рассказывала о морских сражениях последней большой войны с викингами. Я часами рассматривала рисунки кораблей, разбиралась, как называется какой парус или веревка, пыталась понять, как стреляет оружие — что-то внутри отзывалось, когда я читала про кровавые битвы, летящие по небу облака стрел и горящие на воде обломки кораблей. Тин мне не мешала до тех пор, пока однажды я не сообщила, что к нашему забору пришвартована чья-то чужая коза.
Давным-давно я вёл одну программу, приходит такой известный российский актер и я его спрашиваю: «Кого вы считаете выдающимися актерами двадцатого века?»
Он так сел и сказал: «Нас немного...»
— Папа, почему мужчины лысые?
— Когда мужчины лысые, у них голова сияет и остается больше места для лица.
Я не жалею о пережитой бедности. Если верить Хемингуэю, бедность — незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. И так далее.
Любопытно, что Хемингуэй это понял, как только разбогател…
— Кажется, вместо того, чтобы отпускать людям грехи, мы только что... прибавили к ним новый...
— Грех на грех даёт прощение.