— Ты и цвет волос хочешь вернуть?
— Я не знаю. Тебе не кажется, что блондинкой быть веселее?
— Ты и цвет волос хочешь вернуть?
— Я не знаю. Тебе не кажется, что блондинкой быть веселее?
— Ты знаешь, что тоже можешь погибнуть...
— Не беспокойся. Никто не будет плакать на моей могиле.
— Место, где не будет боли. Ни голода, ни болезней, ни старости. Не будет ни жадности, ни войн, и все будут жить по милости Божьей.
— Ни этого, ни того, ничего. Рай для кастрированных овец, наверное. Звучит довольно скучно.
— Ты напомнила мне моего сына.
— Но ты ведь говорил, что никто не будет плакать по тебе.
— Мёртвые не плачут.
Оголодавших за выходные гаишников на кольцевой было натыкано немерено, но перекрашенный фольксваген выглядел до того убого, что ни у одного милиционера на него палка не поднялась. Хотя у них и повода не было: так аккуратно я не водила машину даже на экзамене в ГАИ. За что была вознаграждена матерным бибиканьем обгоняющих нас машин. Когда водители замечали за рулем блондинку, раздражение на их лицах сменялось неподдельным сочувствием — причем в адрес Сани.
— Итак, война... Война — это жестокость, а жестокость — это плохо. Ее вообще не должно быть... Должен быть мир — поэтому и название такое!
— Что вы говорите? Это совершенно не соответствует тому, что вы написали в своем сочинении!
— Сеньора, почему бы нам не почитать стихи?
— Правильно, стихи про дружбу, что-нибудь трогательное. Просим вас!
— Меня удивляет ваш неожиданный интерес к лирической поэзии. Более того, я даже прочитаю вам поэму. Но сначала мы послушаем Бустаманте!
— Это Бенедикт взял вас в «Хоббит», или это вы взяли его в «Хоббит», или это вы оба просто там оказались?
— Мысль о том, что он взял меня в «Хоббите», заставляет меня желать смерти каждого в этой комнате.
— Дорогие товарищи, у моего мужа сегодня юбилей.
— Радостно.
— Не могли бы вы сыграть для него «Умирающего лебедя»?