В круговращении суток только первые, самые ранние часы остаются незахватанными людьми.
Он искупил свою вину, но я всегда думаю, насколько же лучше не иметь вины, которую следует искупить.
В круговращении суток только первые, самые ранние часы остаются незахватанными людьми.
Он искупил свою вину, но я всегда думаю, насколько же лучше не иметь вины, которую следует искупить.
По утрам просыпаюсь в семь. Если по уму, надо бы еще раньше, но тогда я просто сдохну. Я, конечно, и так сдохну, но не сразу. А немного погодя. Так вот, просыпаюсь каждый божий день в семь утра — это я — то! Ненавижу все живое. Хуже зомби, потому что меня даже чужие мозги в этот момент не интересуют. Ни за что не стану такую гадость жрать. Только кофе, да и то скорее от отчаяния: и так все плохо, а тут еще полную кружку вот этого горького черного залпом, как пулю в висок.
— Куда ты собрался?
— На работу.
— В три часа утра?
— Ну что ж, тем лучше: в такое время будет меньше пробок на дорогах.
А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети убегают от меня.
Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны умирает светоч дня.
Если бы в следующее утро Стёпе Лиходееву сказали бы так: «Стёпа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!» — Стёпа бы ответил томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мной, что хотите, но я не встану».
— Доброе утро!
Этот момент я очень люблю. Именно так в меня загружается ощущение особого времени под названием «утро».
Да, в последнее утро, пожалуй, стоит проснуться в шесть,
Сесть в рассвет, попытаться собрать все вокруг и счесть,
Попросить присяжных в себе учесть.