У неё всегда, с детства, сколько себя помнила, болел весь мир — вымороченный, враждебный, нескладно и нелепо устроенный, не поддающийся исправлению, но при этом сияющий, звучащий, вибрирующий, ветреный, огненный и ледяной, великолепный настолько, что, дай она себе волю, рыдала бы взахлеб от восхищения с утра до ночи и, пожалуй, даже во сне. Но воли себе она, конечно, не давала, держала в ежовых рукавицах, дышала неглубоко, думать старалась поменьше и только о насущных проблемах, всегда стояла — там, внутри себя, — вытянувшись по стойке «смирно», чтобы не спятить, не рухнуть в сладкую темноту, не взорваться от переполняющей ее восхитительной муки.
Мне вечно недостаёт того, чего нет и быть не может. Всего несбыточного и невозможного сразу. И одновременно каждой малейшей детали его. И даже не то чтобы именно мне. Как будто внутри меня жадная, вечно голодная чёрная дыра. И ей неймется. А мне поневоле приходится разделять её чувства, потому что она всё-таки не где-то далеко, а именно во мне. У чёрной дыры есть удобное вместилище — я. А у меня — её неудобный голод. Такой нелепый симбиоз.