Мариам Петросян. Дом, в котором...

– Почему ты позволяешь себя бить?

Вроде бы он не издевался. Хотя сказанное звучало издевкой. Я представил, как я сопротивляюсь. Как визжу и отмахиваюсь от Лэри. Да он просто умрет от счастья. Неужели Сфинкс этого не понимает? Или он куда лучшего мнения обо мне, чем я сам.

– По-твоему, это что-то даст?

– Больше, чем ты думаешь.

– Ага. Лэри так развеселится, что ослабеет и не сможет махать кулаками.

– Или так удивится, что перестанет считать тебя Фазаном.

Кажется, он верил тому, что говорил. Я даже не смог рассердиться по-настоящему.

– Брось, Сфинкс, – сказал я. – Это просто смешно. Что я, по-твоему, должен успеть сделать? Оцарапать ему колено?

– Да что угодно. Даже Толстый может укусить, когда его обижают. А у тебя в руках была чашка с горячим кофе. Ты, кажется, даже обжегся им, когда падал.

– Я должен был облить его своим кофе?

Сфинкс прикрыл глаза.

– Лучше так, чем обжигаться самому.

7.00

Другие цитаты по теме

Мало, что человек красив до неприличия и вытворяет невероятные вещи, так он этого еще и не замечает! Задирай он нос, подчеркивай свое превосходство, честное слово, было бы легче его переносить.

На одной [фотографии] был Волк. Парень, который умер в начале лета. Худой, с взъерошенными волосами, он смотрел исподлобья. В одной руке — незажженная сигарета, другая — на струнах гитары. Лицо серьезное, как будто он знает, что с ним случится, хотя на самом деле у каждого есть такая фотография, о которой в случае чего можно сказать: «Он знал», — просто потому, что человек не соизволил вовремя улыбнуться.

Перед ним была папка. Между листами я разглядел свою фотографию и понял, что папка набита мной. Моими оценками, характеристиками, снимками разных лет – всей той частью человека, которую можно перевести на бумагу. Я частично лежал перед ним, между корешками картонной папки, частично сидел напротив.

Как только ты начинаешь что-то понимать, первая твоя реакция — вытряхнуть из себя это понимание.

Я понял, что папка набита мной: моими оценками, характеристиками, снимками разных лет — всей той частью человека, которую можно перевести на бумагу.

Некоторые темы не обсуждаются. В домах повешенных — веревки. Может быть, даже мыло и гвозди.

Это ужасно, Курильщик. Когда твои вопросы глупее тебя. А когда они намного глупее, это еще ужаснее. Они как содержимое этой урны. Тебе не нравится ее запах, а мне не нравится запах мертвых слов. Ты ведь не стал бы вытряхивать на меня все эти вонючие окурки и плевки? Но ты засыпаешь меня гнилыми словами-пустышками, ни на секунду не задумываясь, приятно мне это или нет.

— Ну вот... — Черный выдержал паузу, как будто боялся, что его опять перебьют — ... в сказках иногда встречаются добрые феи, и все такое. У меня не бог весть какая интересная сказка, но фея тоже имеется. И не одна. Кажется, их две, и еще два, как бы поточнее выразится... фея, что ли? В общем, у них имеются водительские права, и они предложили мне свою помощь...

Все зааплодировали, а я стал думать, кто такие эти четверо фей, откуда они взялись и зачем им помогать Черному, и чем дольше я обо всем этом думал, тем меньше мне это нравилось. Им неоткуда было взяться, кроме как из Наружности, а я точно знал, что в Наружности бескорыстные феи давно перевелись.

— Забудем того тебя, который живет в зеркале.

— По-твоему, это не я?

— Ты. Но не совсем. Это ты, искаженный собственным восприятием. В зеркалах мы все хуже, чем на самом деле, не замечал?