Упоение покоя — усыпление ума.
И быть может, через годы, сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья.
Упоение покоя — усыпление ума.
И быть может, через годы, сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья.
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.
В эту самую минуту, — продолжал он, — во всех концах света происходят самые ужасающие вещи. Людей пытают, рубят, потрошат, калечат, их мертвые тела разлагаются, а глаза гниют. Вопли ужаса и боли уносятся в воздух со скоростью тысяча сто футов в секунду. Через три секунды полета они становятся совершенно неслышными. Все это огорчительные факты. Но из-за этого наслаждаемся ли мы жизнью хоть чуточку меньше? Совершенно определенно — нет. Мы испытываем сочувствие, несомненно, мы представляем в своем воображении страдания народов и отдельных личностей, мы сожалеем об этом. Но в конце концов, что такое сочувствие? Оно стоит очень мало, если только человек, которому мы сочувствуем, не самый близкий нам. И даже в этом случае наше сочувствие и воображение не идут слишком далеко. И пожалуй, не так это и плохо, ибо если у кого-то достаточно живое воображение и глубокое сочувствие, чтобы ощутить страдания других людей, как свои собственные, то у такого человека не будет ни минуты душевного покоя.
Жизнь, она может закончиться в любой момент, даже пока я это пишу, никто мне гарантии не даст, что допишу. Поэтому крайне важно, чтобы все твои дела были завершены, всё недосказанное/недописанное было доделано, и тогда наступит момент полного удовлетворения, и в этом состоянии нужно пребывать всегда.
Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.
В эту самую минуту, — продолжал он, — во всех концах света происходят самые ужасающие вещи. Людей пытают, рубят, потрошат, калечат, их мертвые тела разлагаются, а глаза гниют. Вопли ужаса и боли уносятся в воздух со скоростью тысяча сто футов в секунду. Через три секунды полета они становятся совершенно неслышными. Все это огорчительные факты. Но из-за этого наслаждаемся ли мы жизнью хоть чуточку меньше? Совершенно определенно — нет. Мы испытываем сочувствие, несомненно, мы представляем в своем воображении страдания народов и отдельных личностей, мы сожалеем об этом. Но в конце концов, что такое сочувствие? Оно стоит очень мало, если только человек, которому мы сочувствуем, не самый близкий нам. И даже в этом случае наше сочувствие и воображение не идут слишком далеко. И пожалуй, не так это и плохо, ибо если у кого-то достаточно живое воображение и глубокое сочувствие, чтобы ощутить страдания других людей, как свои собственные, то у такого человека не будет ни минуты душевного покоя.
Покой и самодовольство губительны для мира. Только в вечной неудовлетворенности залог вечного движения вперед, вечного торжества. Мир жив еретиками. Наш символ веры — ересь: завтра — непременно ересь для сегодня, обращённого в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Еретики — единственное (горькое) лекарство от энтропии человеческой мысли. Никакая революция, никакая ересь — не уютны и не легки. Потому что это — скачок, это — разрыв, рана, боль. Но ранить нужно: у большинства людей — наследственная болезнь, а больным это болезнью (энтропией) — нельзя давать спать, иначе последний сон — смерть.