И хотя про тебя много книг,
Ты бы, дрянь, уместилась в пять слов.
И хотя про тебя много книг,
Ты бы, дрянь, уместилась в пять слов.
Торопись захлебнуться весной,
Подойди, я тебя утоплю.
Напугаю смешной глубиной,
Отменю, но прикончу к утру.
Но ведь это же стоит того,
Но ведь это же стоит, кивай.
Открываем глаза и на дно,
В этот раз обещай не дышать...
– Что вообще с тобой такое? Почему ты такой…
– Какой такой? Ну какой?
Такой долбанутый.
Жаргон молодых в любой стране.
Слова между ними будто рана.
Сквозь сон она тихо говорила со мной. То был лепет ребенка и шепот возлюбленной — слова, которые боятся дневного света и в обычной, спокойной жизни редко звучат даже ночью; слова печали и прощания, тоски двух тел, которые не хотят разлучаться, трепета кожи и крови, слова боли и извечной жалобы — самой древней жалобы мира — на то, что двое не могут быть вместе и что кто-то должен уйти первым, что смерть, не затихая, каждую секунду скребется возле нас — даже тогда, когда усталость обнимает нас и мы желаем хотя бы на час забыться в иллюзии вечности.
Для одной и той же вещи можно подыскать и хорошие и плохие слова. От этого ничего не меняется.
— Я знала, что ты не останешься. Я желала тебе страданий. Я любила тебя, Утред, но любовь прошла.
— Я тебе не верю. Мы с тобой едины. Мы связаны с того мгновения, когда я взял твою руку на ступенях Эофервика. Ты можешь злиться, можешь ненавидеть, иногда даже презирать, но любовь бессмертна. Она будет жить.
— Рано или поздно, я увижу тебя на поле боя и без сомнений убью.
— Это не значит, что ты не любишь меня.