— Хочешь убить меня, Крис?
— Нет. Но я больше не хочу тебя спасать. Не знаю, достойна ли ты спасения.
— Хочешь убить меня, Крис?
— Нет. Но я больше не хочу тебя спасать. Не знаю, достойна ли ты спасения.
Видишь, в этом-то и проблема. Тебя не волнует, что ты можешь пострадать. А знаешь, что я чувствую? Я опустошён! И если ты умрёшь, я буквально сойду с ума. Пойми, смерть не случается с тобой, Лидия, она случается со всеми вокруг тебя, понятно? Со всеми людьми, которые стоят на твоих похоронах, которые пытаются понять, как им жить остаток жизни, уже без тебя!
Я смахиваю бокал со стола и несусь прочь, прочь – куда? – к людям, к людям, к свету, к свету, – только прочь отсюда; затравленный ноябрьским ужасом, этой туманной могилой безысходности, несусь туда, где свет, шум, люди, где громко звучит музыка и раздается смех, и я пью и пью, пока хмель своими мягкими топориками не сваливает меня с ног…
— Спасения заслуживают все.
— Так почему ты его не спасаешь?
— Почему ты не спас меня?
— И меня?
У меня нет детей, и, должно быть, поэтому на меня произвели огромное впечатление слова одной женщины, которая написала, что если ты бездетная, то умираешь полностью.
Я всегда с нетерпением ждал тебя. В снежные дни, когда снег падал и беззвучно ложился на землю, и в свежие весенние дни, когда на прекрасных цветах появлялись бутоны, и летом, когда все вокруг благоухало, и осенью, когда все увядало. И даже в тот день, когда тебя не стало.