Александр Владимирович Кожев

В противоположность христианской «классическая» языческая теология должна была быть теорией трансцендентности, видением двойной трансцендентности Бога. Иными словами, язычникам — в отличие от христиан — было недостаточно умереть (при соответствующих условиях), чтобы оказаться лицом к лицу с Божеством. Даже полностью освободясь от своего тела (что, впрочем, христианину совсем не нужно), язычник будет остановлен на полпути своего вознесения к Богу не то чтобы непроницаемым, но, во всяком случае, непреодолимым заслоном, который, если угодно, «божественен» в над-мирском или сверх-земном смысле: Бог по отношению к язычнику, строго говоря, есть и навсегда останется трансцендентным. Теос в «классическом» язычестве существует не только по ту сторону мира, в котором живет язычник. Этот Теос существует еще и безнадежно по ту сторону Потустороннего, которого язычник после своей смерти может, при случае, достигать. Покидая землю, язычник никогда не встанет на путь, который мог бы его привести к его Богу.

Другие цитаты по теме

Христианин без молитвы и слова Божия — как воин без меча и ружья.

— Но разбойники, монсеньор, разбойники!

— В самом деле, — сказал епископ, — я чуть было не забыл о них. Вы правы. Я могу встретиться с ними. По всей вероятности, и они тоже нуждаются в том, чтобы кто-нибудь рассказал им о Господе Боге.

— Монсеньор, да ведь их целая шайка! Это стая волков!

— Господин мэр, а может быть, Иисус повелевает мне стать пастырем именно этого стада. Пути Господни неисповедимы!

— Монсеньор, они ограбят вас.

— У меня ничего нет.

— Они убьют вас.

— Убьют старика священника, который идет своей дорогой, бормоча молитвы? Полно! Зачем им это?

— О Боже! Что, если вы повстречаетесь с ними!

— Я попрошу у них милостыню для моих бедных.

— Не ездите, монсеньор, ради Бога! Вы рискуете жизнью.

— Господин мэр, — сказал епископ, неужели в этом все дело? Я для того живу на свете, чтобы о душах людских пелись, а не о собственной жизни.

Богу, который любит, не делает чести заставлять любить Себя: он скорее предпочёл бы быть ненавистным.

— И это по-христиански? Око за око?

— Неверующие всегда хотят, чтобы другие люди действовали по отношению к ним согласно христианским взглядам.

«Мы, — сказал он, — собственно этих всех социалистов — анархистов, безбожников и революционеров — не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты. Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника».

Судить по коммунизму по репрессиям, это всё равно, что судить о христианстве по инквизиции. Не нужно так легко и примитивно к этому относиться. Не на пустом месте эта идея возникла. А потому, что человечество зашло в тупик. Когда из людей выжимали все соки. И родилось это в девятнадцатом веке, когда дети с пяти лет работали, для того чтобы не сдохнуть от голода. И поэтому нужно относиться к этому по-другому. Вы говорите и рассуждаете о коммунизме, как те, которые преследовали христианство во втором веке. Будьте осторожны с историей.

Противостояние животному внутри него может происходить у человека и при рассмотрении им себя как субъекта права. Конечно, Человек может быть субъектом права лишь потому, что он является — или был Воином и Тружеником. Именно потому, что ныне он есть субъект права, однажды он станет целостным Человеком или Гражданином. Но быть субъектом права — это все же нечто иное, чем бытие Воином, Тружеником или Гражданином.

Человек, исповедующий внешний закон, есть человек, стоящий в свете фонаря, привешенного к столбу. Он стоит в свете этого фонаря, ему светло, и идти ему дальше некуда. Человек, исповедующий Христово учение, подобен человеку, несущему фонарь перед собой на более или менее длинном шесте: свет всегда впереди его и всегда побуждает его идти за собой и вновь открывает ему впереди его новое, влекущее к себе освещенное пространство.

Мы обязаны евреям системой этики, на которой выстроена вся наша христианская цивилизация.

Найдется немного исторических фактов столь же трудно оспоримых, как факт взаимозависимости науки, современной техники, христианской религии и даже теологии.

Дабы убедиться в этом, достаточно отметить, что невероятно быстрое развитие современной техники со всей очевидностью предполагает теоретическую науку всеобщего характера; она допускает возможность представлять все феномены, — воспринимаемые вооруженным и невооруженным глазом — как видимые проявления отношений, которые на самом деле таковыми не являются и которые строгим образом соответствуют не рассуждениям, каковы бы они ни были, а точно их выражающим математическим формулам и функциям. Можно, если угодно, назвать эту науку математической физикой. Но тогда нужно уточнить, что эта физика не ограничивается изучением какой‑либо части вселенной или одного из ее аспектов: она может и обязана охватывать без всяких исключений все то, что ею наблюдаемо (то есть все то, что в конечном счете учтено).

Эллинская наука и языческая теология суть проявления независимые, но взаимодополняемые, одного и того же феномена, — феномена, не имевшего дискурсивного характера, поскольку он относился к области действия.