Детство — это не период с рождения до определённого возраста. Просто, однажды, ребёнок вырастает и забывает детские забавы. Детство — это королевство, где никто не умирает.
— До встречи у алтаря?
— Я буду в белом.
— Значит узнаю.
Детство — это не период с рождения до определённого возраста. Просто, однажды, ребёнок вырастает и забывает детские забавы. Детство — это королевство, где никто не умирает.
Вот бы снова стать маленьким мальчиком, чтобы рисовать всё, что с нами должно случиться.
Я бы рисовал, и ничего плохого с нами бы уже не могло приключиться...
Впрочем, многое начинает выглядеть по-другому, когда ты вырастаешь и перестаешь смотреть на мир снизу вверх.
Заросшая узкоколейка -
Путь из волшебной страны;
Тополя листики клейкие,
Запах поздней весны.
Светкин пушистый локон
у твоего лица...
Свет из знакомых окон,
Мамин голос с крыльца...
Дождики босоногие...
Мяч футбольный в пыли...
Это было у многих.
А многие сберегли?
На полке среди книг
Жила старая фарфоровая собака
И белка с отломанным хвостом,
И я, когда был маленьким.
Почему так получилось? Когда он успел забыть, как это просто — быть счастливым? Вроде бы юность была совсем недавно, вроде бы он смеялся с ней вместе еще вчера. А потом закрутило, завертело, и он забыл. Они оба забыли. Но ничего не исчезло. И эти теплые руки — доказательство и оправдание всему. Это по-домашнему уютное ворчание, запах крема, слепящее солнце и какое-то легкое чувство детства в груди. Того времени, когда мы еще не успеваем забыть, что счастье где-то внутри, не успеваем его потерять под грудой хлама, который начинаем считать чертовски важным.
Это так сложно объяснить. Это совсем не похоже на любовь с первого взгляда. Это скорее... как притяжение. Когда ты видишь её, силы земли перестают держать тебя. Только она тебя держит. И всё, кроме неё, теряет своё значение. И ты можешь сделать всё для неё, быть всем для неё... Ты станешь кем угодно ради неё. Будешь тем, кто ей нужен — защитником, возлюбленным, другом, братом.
Мне не нравилось, когда он критиковал мою машину. Пикап дожил до глубокой старости, он — личность.
Дети не такие, как мы. Они сами по себе — непостижимые, недоступные. Они живут не в нашем мире, но в том, что мы утратили и никогда не обретем снова. Мы не помним детство — мы представляем его. Мы разыскиваем его под слоями мохнатой пыли, нашариваем истлевшие лохмотья того, что, как нам кажется, было нашим детством. И в то же время обитатели этого мира живут среди нас, словно аборигены, словно минойцы, люди ниоткуда, в своем собственном измерении.