Смена власти — не средство. Власть народу — не лекарство. Власть вообще — не панацея.
Мысль о том, что страдание — удел лишь одаренных, благородных и разумных, чувствительных, дерзких и изобретательных — высочайшая куча говна из всех.
Смена власти — не средство. Власть народу — не лекарство. Власть вообще — не панацея.
Мысль о том, что страдание — удел лишь одаренных, благородных и разумных, чувствительных, дерзких и изобретательных — высочайшая куча говна из всех.
— У вас есть работа? — постоянно спрашивали у меня они, когда я к ним стучался.
— Ещё бы! — отвечал я, имея в виду, что работа моя — оставаться в живых, а работёнка это паршивая.
Весь я — сага определенного типа людей: мохнатая чернота, непрактичные раздумья и подавленные желания.
Чем сильней человек, тем более одинок будет он — это математика.
Но весь этот чертов мир — такая фальшивка.
Но вообще-то эпоху эту я считаю скучной, непристойной и кастрированной, как забой старого вола на полусырые стейки. Человек протух и пророс в амфигеновой клоаке и вылезать из нее не желает.
Я не навязываю руке писать ложь ради создания ещё одного стиха.
Воюющим президентам достается больше власти, а позже — больше страниц.
Писателя делает боль? Боль ничего не делает, бедность — тоже. Перво-наперво есть художник. Что с ним происходит, зависит от его удачи. Если удача светит (в мирском смысле), он становится скверным художником. Если не светит — хорошим.
Я верю в звук музыки и бег лошади. Все прочее дрязги.