Культура — не поберушка, она дама гордая. Приходит последняя, а уходит первой.
Актёр — особенно в последнее время — стал в каком-то смысле проституткой. Потому что продаётся «за ништо», за нетворческую работу, за роль, от которой не получит никакого удовлетворения, но заработает хорошие деньги, почему и соглашается. Я не исключение: ловлю себя на том, что тоже соглашаюсь. Потому что интересных, заметных ролей — пусть даже нищенски оплачиваемых — мне не предлагают.
Интеллигенция сейчас, как мне кажется, она тоже стала индифферентной. Она тоже перестала быть той интеллигенцией, к которой мы привыкли. К той формулировке, к которой мы привыкли. Интеллигенция — это аристократизм духа, прежде всего. И это понятие исчезло. И исчезает день ото дня. К сожалению. К великому сожалению.
— Театр — это обман, — печально сказал Паклус.
— Нет, что вы! Театр — это мечта. Это иллюзия. Это обоюдное волшебство доверия!
У нас многие что-то начинают делать, допустим, кино или спектакль. И режиссёры говорят: «Значит так, это будет в Каннах! Это на Оскара! А это в Берлин!» Мы перестали думать о том, что есть двести миллионов вокруг нас, которым так глубоко наплевать, где это будет. Поэтому у нас перестало быть наше кино. Почему очень любят «Бриллиантовую руку»? Я умираю от этого фильма! Потому что я смотрю, он снят на плёнке «Свема». Если посмотреть на качество её, «Kodak» немножечко сейчас курит в этот момент. Смотрю на монтаж: ну как же так, всё склеено, такая динамика, такая скорость! И это вечное кино.
Любовь хороша в книгах, в театре и кино, а жизнь — не театр. Здесь пьеса пишется сразу набело, репетиций не бывает: все по-настоящему! И суфлер из будки не выглядывает, подсказок не дает, что дальше говорить, как действовать. Самому надо принимать решения, быть и автором, и режиссером, и актером, и гримером.
Я полагаю, что театр абсурда имеет совершенно законное существование среди других театров. У абсурда свои законы, гораздо более чёткие, чем искусство жизнеподобного. Потому что и то, и другое исследует жизнь. В абсурде совсем другие законы, гораздо более плотные, но они гораздо более математичны. Они точности требуют.
Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют преобразования, я расположил свою трагедию по системе Отца нашего Шекспира.
Там, на даче, при лучине, Марк Анатольевич стал меня уговаривать возглавить театр. Мои близкие были против, говорили, что я больной, сумасшедший, маразматик и параноик. Жена даже не выдержала: «А если я поставлю условие: я или театр?» Я ответил: «Вообще-то вы мне обе надоели».
Cлайд с цитатой