Я не сержусь, и я не стану убивать тебя, Матхи. Ты казнишь себя сам, потому что ты видишь, но не можешь делать. Мне повезло больше: пусть в магическом мире я слеп, но я могу делать и, значит, погибну в бою.
– Ей можно видеть? – молчаливо спросил колдун, указав глазами на Унику.
– Ей можно, хотя она тоже ещё очень молода. Её слишком многое тянет к внешнему. Будет ли толк?
– Молодость имеет обыкновение проходить. Пусть посмотрит.
– Я знаю, кто ты, – сказал Ромар. – Не так много людей настолько сильны, чтобы повторить всё то, что делаешь ты. И я знаю теперь, почему род не просто разбит в бою, но и прежде несокрушимый нефрит раскололся на части. Скажи мне одно – это тяжело: смотреть в глаза родичам, ждущим твоей помощи, и знать, что их надежды напрасны, что ты уже принёс их в жертву чему‑то высшему, что сумел углядеть своими слепыми глазами в сплетении магических сил?
– Да, Ромар, это очень страшно.
Без малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни один ещё не обвалился. С чего им рушиться в такую сушь? Внутри всё было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и стравить за долгую зиму. Унике ничего найти не удалось. К тому же все дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на постелях. Удивительно, почему дикарь всё, что не может понять, стремится превратить в отхожее место?
Уника пела погребальную песню себе самой. То был свадебный напев, который ей никогда не споют. Песня о радости, которая ей не досталась.
Уже над самой головой пронёсся хищный смерч, ударил в лицо воздухом, взвихрил волосы. Уника не смотрела. Когда её убьют, она это и так узнает. Уника пела погребальную песню о счастье жить на родном берегу среди родных людей, о великом чуде – знать, что ты не одинок, что предки берегут тебя из давнего прошлого, а в грядущем ждут потомки. Уника пела колыбельную нерождённому сыну.
Всякий знает – повелители стихий живут на краю земли, в местах диких и безлюдных. Но редко кто догадывается, что на деле всё обстоит наоборот. Край земли приходит туда, где поселяется чуждая миру сила. Приходит повелитель – и воцаряется безлюдье, бесптичье, бестравье. И никто уже не помнит, что прежде округа могла быть благодатным краем, кормившим всякого, поселившегося здесь.
Вдруг вспомнились слова Ромара: «Мы всё сделали, что могли. Тебе осталось делать невозможное». Тогда учитель ещё сказал, что она больше не человек, она рука, которая должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть? Ромар подошёл к врагу на расстояние вытянутой руки, и подходить ближе не требуется. Дальше двинется рука с зажатым ножом. Знал бы кто‑нибудь, как страшно быть просто рукой!..
– Не знаю, как вы сможете встретиться, но, если через тьму поколений ни люди, ни мэнки не поумнеют и не научатся жить в мире с соседями, – медленно произнёс Ромар, – значит, ни те ни другие не имеют права на жизнь. Но я верю, что со временем люди станут мудрее и поймут, что главное не племя, не род и даже не человечество, а жизнь. Слепой Матхи понимал это, хотя и не сумел распорядиться своим знанием. Одно дело – знать, что есть нечто более важное, нежели род, совсем иное – поступиться родовичами ради чего бы то ни было, пусть даже и более важного.
Cлайд с цитатой