Она не знала, что за весть он принес, но, не зная, уже противилась ей всем сердцем.
— На самом деле воина делает не умение владеть оружием или ездить верхом.
— А что же?
— Воин готов положить за других свою душу. Он многое ценит превыше жизни.
Она не знала, что за весть он принес, но, не зная, уже противилась ей всем сердцем.
— На самом деле воина делает не умение владеть оружием или ездить верхом.
— А что же?
— Воин готов положить за других свою душу. Он многое ценит превыше жизни.
Мое сердце подсказывает мне, что путь, который Инглор избрал для себя, я изменить не смогу. Когда мы виделись с ним в последний раз, он был как стрела на дуге напряженного лука. Он целился собой — во что? Он один знает; а потом сделал выстрел, и ничто сейчас не в силах отклонить эту стрелу с ее курса. Мне страшно, Соловей. Миг достижения цели станет последним мигом стрелы.
— Тот, кто создает, тот в своем праве и уничтожить, и создание не может приказать создателю любить его. Эта ваша вера основана ни на чем, не в обиду вам будь сказано, Золотой Король и ты, князь Берен.
— Ни на чем висит весь мир, о человек востока, — сказал Финрод. — И все-таки висит.
Настанет день, когда законы, установленные людьми или эльфами, утратят над тобой власть. Только твой разум и твоё сердце будут тебя вести, и ты будешь знать, куда идёшь, но не будешь знать, чем твой путь окончится. И очень важно, оказавшись в таком положении, помнить: ради чего.
Он готовился увидеть Берена мертвым, пытался заранее представить себе его безжизненное лицо — и не мог. Чье воображение способно представить застывшее пламя? Сколько он помнил лицо сына Барахира — оно всегда было живым и страстным, как огонь.
— Ты сказала, что во мне есть много из того, что ты любишь в нем. А что у него есть такое, чего нет у меня?
Лютиэн пришлось немного подумать над ответом.
— Самоотречение, — сказала она наконец.
— Финрод, государь мой, мне больно уже от того, что я ее не вижу. Закрываю глаза — она передо мной; засыпаю — и слышу ее голос. Это, наверное, похоже на то, что испытали вы, когда погасли Деревья. Это... — горло сдавила судорога рыдания.
— ... Невыносимо, — подсказал Фелагунд.
— Так не пишут! — воскликнул Аэглос, первым сказав то, что вертелось у всех на языке.
Да, так не писал никто и никогда, не слагал слов таким образом. Так не пишут — так думают, так чувствуют, и тот, кто читает эти строки или слушает их, тут же проникается этой мыслью и этими чувствами, так, словно сам испытал их.