— Через таких, как этот торгаш, проникает к нам Моргот, — тихо и зло сказал Берен.
— Ты готов обвинить его, ярн? У тебя есть доказательства...
— Я не о том, о чем ты, Кейрн. — Берен поднял руку. — Нет, я не думаю, что Алдад — соглядатай Моргота. Но ради собственной выгоды он готов пойти против совести. Если кто и приведет к нам Моргота — то такие как он. А мы и сами того не заметим.
— Не предки делают человека доблестным.
— Верно, — согласился Берен. — Но память о доблестных предках не позволяет быть трусом.
— Тогда я еще не был Номом, «Мудрым», Берен. Я был просто Артафинде, которого все любят, но никто не уважает. Кроме друга Мелькора, конечно. А друг Мелькор не упускал случая напеть мне, как я умен и талантлив, и как все другие слепы, если не замечают этого.
— И ты верил?
— Кто пил бы яд, если бы он не был сладким? Конечно, я верил, тем более что большая часть этого была правдой. Самая опасная ложь — это правда, Берен.
— Я думал, ложь и правда — это разные вещи.
Лицо Финрода внезапно стало жестким, опираясь на стол, он подался вперед:
— Берен, если я скажу, что ты — головорез, нищий, невежественный дикарь, дни которого — пепел, это будет правда или ложь?
— Это моя война, эльдар, — сказал он хрипло. — Нельзя эльфийскому королю рисковать собой ради эдайн.
— Может быть, эльфийский король сам решит, что ему делать? — ледяным голосом спросил Финрод.
Берен понял, что сдерзил, но назад осаживать уже не собирался. Уж лучше оскорбить короля, чем послужить причиной его гибели.
— Я не знаю, что это за твари, они безобразнее ночного кошмара, но если Нан-Дунгортэб творил Моргот, то эти создания — не его. Он... не творит ничего уродливого...
Эльфы смотрели в потрясенном молчании.
— Ты уверен? — спросил один из них.
— Я понял, о чем говорит Берен, — вмешался Вилварин. — Твари Моргота, те же волки или орки — они могут быть страшными, но не уродливыми. Я не могу с ходу вспомнить нужного слова, но Моргот все делает...
— Изящно, — подсказал Эдрахил.
— Вот! Именно так. Ему нравится красивое, хотя он и исказил понимание красоты. В его созданиях чувствуется его гордость, он словно спрашивает: ну, кто еще умеет это делать так, как я?
— Право же, удивительные речи я слышу от человека, которого сейчас могу убить очень легко. Ты не боишься?
— Мне было предсказано, государь, что убьет меня волк. Ты — не похож.
Мудрость делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем и отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать — это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.
— Как отличить правильного бог от неправильного?
— Неправильный бог боится, что люди станут такими, как он. Правильный бог этого хочет.
— Финрод, государь мой, мне больно уже от того, что я ее не вижу. Закрываю глаза — она передо мной; засыпаю — и слышу ее голос. Это, наверное, похоже на то, что испытали вы, когда погасли Деревья. Это... — горло сдавила судорога рыдания.
— ... Невыносимо, — подсказал Фелагунд.
Cлайд с цитатой