Вот ведь как бывает... Обгадишься один раз — а засранцем называют всю жизнь.
— Ты не обидишься, если я тебя спрошу?
— Спроси, а там будет видно.
Вот ведь как бывает... Обгадишься один раз — а засранцем называют всю жизнь.
— Право же, удивительные речи я слышу от человека, которого сейчас могу убить очень легко. Ты не боишься?
— Мне было предсказано, государь, что убьет меня волк. Ты — не похож.
«Тогда скажи, за что ты ненавидишь Финрода?»
— За то, что бессмертен. За то, что мудр выше всякого моего разумения. За то, что красив. За то, что благороден сверх меры. За то, что искусен. За то, что я таким не был и никогда не буду...
«Но ведь Лютиэн кое в чем, пожалуй, даже превосходит его — а ее ты ненавидеть неспособен».
— Я люблю ее.
«Ты можешь ею обладать. Вместе со всеми ее немереными достоинствами. А Финрод — был и останется сам по себе».
— При чем тут... Она не станет презирать меня за то, какой я есть.
«А Финрод — станет? Брось, сынок, ты прекрасно знаешь, что нет».
— За то и ненавижу. Потому что я бы на его месте — презирал.
— В конце концов думаешь — будь что будет — и ложишься в чью-то ладонь.
— ... И тот, в чью руку ты лег, обнаруживает себя сжимающим рукоять меча — и что ему делать с мечом?
— Разве меч может знать, что нужно с ним делать? Разве он может сказать?
— Самые красивые звёзды, — тихо сказал Берен — зимней ночью в горах. Если лечь на спину, в густой снег... то кажется, что летишь. Плывёшь без движения, без звука в чёрном небе, и только звёзды кругом...
— Я ничего не хочу говорить о Келегорме в его отсутствие, — мягко ответил Финрод. — Ты знаешь своего брата лучше, чем я.
По лицу Маэдроса прошла еле уловимая гримаса досады: своего брата он действительно знал.
Я большой трус. Я так боюсь боли, что иду к ней навстречу. Я так боюсь стыда, что спешу осудить себя прежде, чем меня осудит кто-то, кого я... почитаю. Я так боюсь любого выбора, что выбираю для себя самое плохое — лишь бы точно знать, что хуже не будет и быть не могло.
Я знаю, что меня ждет смерть, еще никто из людей ее не миновал, и дважды никто не умирал.
— Да, — горец присмотрелся к рунам, грубо нацарапанным на вкопанной в землю колоде. — Здесь написано: «Морфан, магор, похоронил здесь свою жену Радис и троих детей. По десять орков — за каждого!» Как звали твою тетку, Руско?
Гили сел на землю и глухо завыл. Не потому что так сильно любил свою тетку — он не узнал бы в лицо ни ее, ни мужа, если бы встретил. Гили плакал потому что рухнула его мечта об ужине и ночлеге. И еще потому что теперь он остался совсем-совсем один на всей земле.