Давно уже спокойно сердце бьётся,
И ничего не хочется менять,
Но вдруг внезапно горечь подкрадётся:
Ты выбрал среди многих не меня.
Давно уже спокойно сердце бьётся,
И ничего не хочется менять,
Но вдруг внезапно горечь подкрадётся:
Ты выбрал среди многих не меня.
Такое случается часто
И след оставляет всегда:
Предчувствие новых несчастий
Приносит с собою беда.
Живём по разным городам,
От встреч до встреч — такие дали!
Но мы друг друга повстречали,
Теперь бы не расстаться нам.
... Стою я у двери знакомой,
Ругая себя и виня.
Я даже не знаю: ты дома?
По-прежнему ждёшь ли меня?
Когда рождается младенец, то с ним рождается и жизнь, и смерть.
И около колыбельки тенью стоит и гроб, в том самом отдалении, как это будет. Уходом, гигиеною, благоразумием, «хорошим поведением за всю жизнь» — лишь немногим, немногими годами, в пределах десятилетия и меньше ещё, — ему удастся удлинить жизнь. Не говорю о случайностях, как война, рана, «убили», «утонул», случай. Но вообще — «гробик уже вон он, стоит», вблизи или далеко.
Я знаю их — часы скорбей:
Мученья, упованья, страх,
Тиски обид, шипы страстей,
Цветы, рассыпанные в прах;
Бездонный ад над головой,
Пучины стон, недуг зари
И ветра одичалый вой -
Они со мной, они внутри.
Иной бы это разбренчал
На целый мир, как скоморох;
Но я о них всегда молчал:
Их знаешь ты, их знает Бог.
Я как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнёт ли там на бледной черте, отдаляющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…