Вадим Шершеневич

Закат запыхался. Загнанная лиса.

Луна выплывала воблою вяленой.

А у подъезда стоял рысак.

Лошадь как лошадь. Две белых подпалины.

И ноги уткнуты в стаканы копыт.

Губкою впитывало воздух ухо.

Вдруг стали глаза по-человечьи глупы

И на землю заплюхало глухо.

И чу! Воробьев канители полет

Чириканьем в воздухе машется.

И клювами роют теплый помет,

Чтоб зернышки выбрать из кашицы.

И старый угрюмо учил молодежь:

— Эх! Пошла нынче пища не та еще!

А рысак равнодушно глядел на галдеж,

Над кругляшками вырастающий.

Эй, люди! Двуногие воробьи,

Что несутся с чириканьем, с плачами,

Чтоб порыться в моих строках о любви.

Как глядеть мне на вас по-иначему?!

Я стою у подъезда придущих веков,

Седока жду с отчаяньем нищего

И трубою свой хвост задираю легко,

Чтоб покорно слетались на пищу вы!

Другие цитаты по теме

Нет слов, короче, чем в стихах,

Вот почему стихи и вечны!

И нет священнее греха,

Чем право полюбить беспечно.

— Маяковский, каким местом вы думаете, что вы поэт революции?

— Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос.

Если грубо обобщать, то моя точка зрения очень проста: мат — это, в общем, такая же часть русского языка, как любое другое слово. Соответственно, употреблять его можно только к месту. Например, слово «монитор» (или любое другое) мы употребляем там, где этого требует смысл предложения («Монитор заляпан какой-то гадостью»), а не там, где мы хотим («Я шёл по монитор улице и кушал плюшку монитор»). С матом — та же ситуация.

— Моя сестра знакома с автором. Она хочет почитать его стихи, чтобы понять, идиот он или нет.

— Маяковский! Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!

— Мои стихи не печка, не море и не чума!

— Ваша профессия?

— Поэт.

— В карточке сказано «писатель».

— Это почти тоже самое.

— Тут не существует «почти». Что вы подразумеваете под словом «поэт»?

— Это значит писать, не будучи писателем.

Не ругайте меня мерзавцем за то, что редко пишу. Ей-богу же, я, в сущности, очень милый человек.

... Сама юность волнующая,

Сама младость ликующая,

К поцелуям зовущая,

Вся такая воздушная.

Секретарь суда грешил стишками.

Какой я, Машенька, поэт!

Я нечто вроде певчей птицы.

Поэта мир — весь божий свет;

А русской музе тракту нет, -

Везде заставы, да границы.

И птице волю дал творец -

Свободно петь на каждой ветке;

Я ж верноподданный певец,

Свищу как твой ручной скворец,

Народный гимн в цензурной клетке.

— Я не хотел этого делать, но я возвращаю Вам Ваш карандашик. Карандашик, который Вы дали мне на мой третий день работы. Вы вручили мне его как маленький желтый жезл, как будто говоря: «Джей Ди, ты — молодой я. Ты, Джей Ди, мой ученик. Ты мне как сын, Джей Ди».

— Какой карандашик?