Гадкий я (Despicable Me)

Другие цитаты по теме

Я лечу на Луну, я уменьшаю Луну, я хватаю Луну, я сажусь на унитаз... ЧТО?!

— Вот, мам! Я нарисовал, как я буду садиться на луну!

— ...

— Вот, мам! Смотри, какую я сделал модель ракеты из макарон!

— ...

— Вот, мам! Я построил настоящую ракету по макаронной модели!

— !!!, — через секунду после кратковременного шока, — ...

— Писатель тоже имеет право на хандру, — сказал я.

— Если пишет детские книги — то не имеет! — сурово ответила Светлана. — Детские книги должны быть добрыми. А иначе — это как тракторист, который криво вспашет поле и скажет: «Да у меня хандра, мне было интереснее ездить кругами». Или врач, который пропишет больному слабительного со снотворным и объяснит: «Настроение плохое, решил развлечься».

С тех пор я постоянно пользуюсь книгами как средством, заставляющим время исчезнуть, а писательством – как способом его удержать.

К некоторым книгам я не позволяю прикасаться даже самым близким. Чтобы случайно не поверили их лжи.

В уме у себя я мог изобретать мужчин, поскольку сам был таким, но женщин олитературить почти невозможно, не узнав их сначала, как следует.

С детства мне казалось, что в писательском ремесле есть нечто высокое и таинственное; что люди, которым дан этот талант — создавать собственные миры, — равны богам или чародеям. Мне виделось что-то волшебное в людях, которые могут проникнуть в чужие мысли и чужую душу, заставляют нас забывать о собственной жизни, вылезти из своей оболочки, переносят в неведомые дали, а затем возвращают обратно. И знаете что? Я до сих пор так думаю.

Эта книга была моей возможностью рассказать свою историю. Историю о молодой девушке, которая всегда мечтала вырасти сильной и уважаемой, совсем как ее отец. Но, как оказалось, мне всегда не хватало необходимого оборудования, потому что никому нет дела до того, что говорит женщина, пока есть мужчина, готовый отдать свои два цента.

Каждый, кто приезжает на Таити, пишет книгу о своем путешествии. Чтобы книгу покупали, в ней непременно надо расписывать рай. А иначе кто станет ее читать?

У народа, лишенного общественной свободы, литература — единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести.