Это был, так сказать, дописьменный век истории моего писательства. За ним вскоре пришёл и «письменный».
Что значит «оборотень» — я знал от плотников. Она не такая, как всякий крещёный человек, и потому говорит такое, как колдуны.
Это был, так сказать, дописьменный век истории моего писательства. За ним вскоре пришёл и «письменный».
Что значит «оборотень» — я знал от плотников. Она не такая, как всякий крещёный человек, и потому говорит такое, как колдуны.
Я увидал мой омут, мельницу, разрытую плотину, глинистые обрывы, рябины, осыпанные кистями ягод, деда... Живые, — они пришли и взяли.
А вдруг каменный век был золотым?
Всё казалось живым, всё мне рассказывало сказки, — о, какие чудесные!
— Я вас ненавижу!
— Я тебя тоже!
— Чтоб вы сдохли!
— Как и ты!
— Можете убить меня прямо здесь!.. Пожалуйста, не убивайте меня.
Хотя я постепенно преодолевал благоговейный страх перед строениями, преобладающими здесь, в Блуте, это местечко меня пугало. Я видывал менее прочные на вид горы!
Ударим автопробегом по бездорожью, разгильдяйству и бюрократизму!
Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.
Написать хороший роман — это как нарисовать картину размером со стену кисточкой для ресниц.
Многим кажется, что крепостное право сугубо русское изобретение, ибо у нас тут, как известно, страна рабов, а в Европе, наоборот, царство свободы.
Дедушку Маркса никто не читал, а потому граждане не в курсе, на что способен честный европейский предприниматель ради хотя бы ста процентов прибыли. Ну, не говоря уже про триста.