Упавший снизу сгорает молча
Жуки-Мозги не нужны ему.
Когда приходит зрение ночью
Миром страдающий крик.
Упавший снизу сгорает молча
Жуки-Мозги не нужны ему.
Когда приходит зрение ночью
Миром страдающий крик.
О, мое душевное расстояние!
Да здравствует благосостояние!
На кухне замерло слово:
«Убили тебя
Убили тебя
22-го...»
Собачья харя на стенке
Под ней Моны-Лизы харя,
Рядом харя моя
Развесёлая.
Весело мне вечером:
Зубы во рту,
Глаза на лбу,
Волосы на голове -
Я на белой стене,
Моны-Лизы собачья харя
На моей развесёлой стенке.
Вечером мне рядом:
Волосы во рту,
Зубы на лбу,
Глаза в кулаке -
Я на белой стене,
А стена на белом Христе.
Когда я умер,
Плевком замёрзли
Дорогие конструкции.
Блёклые пропорции
С навозной кучи
Пьяного оцепления,
Кто поверил,
Кто запомнил,
Кто нагадил,
Поруганная вывеска
Бетонная лимонная
Порушилась-рух!
Порушилась-швах!
Я давно не плакал
Я плакал и пел
А потом стал слушать
Оказывается в доме очень
Много часов и ничего не
Слышно
И я удивился:
Сердце стучит все так же...
Вот она — благодать:
Розовые очки,
Полные пены слова,
Жирные руки жизни.
Ни дать ни взять -
Ничего нема.
Хоронили вчера меня...
Как печален этот мир,
Как грустна моя судьба!
Жизни мне не жаль моей,
Стану капелькой росы.
— Простите... Я немного увлечен... Но быть осмеянным?
— Но в чём?
— В моей любви.
— Но кем же?
— Вами. Ведь я же не слова... я то, что за словами... Всё то, чем дышится... бросаю наобум... Куда-то в сумрак... в ночь...
Others because you did not keep
That deep-sworn vow have been friends of mine;
Yet always when I look death in the face,
When I clamber to the heights of sleep,
Or when I grow excited with wine,
Suddenly I meet your face.
Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько... И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, — дураком... Что ж, — он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и все тут!