Лицемерие — это гнойник, а гнойник вскрывать всегда неприятно.
— Я говорю им, что особенных не бывает, и они считают меня особенным за мои слова.
— Возможно, они правы.
— Было бы удобно верить в это, не так ли?
Лицемерие — это гнойник, а гнойник вскрывать всегда неприятно.
— Я говорю им, что особенных не бывает, и они считают меня особенным за мои слова.
— Возможно, они правы.
— Было бы удобно верить в это, не так ли?
— Мой отец был сапожником. Он умер, когда я был молод и мне досталась его лавка. Он был простым человеком и шил простую обувь. Но я понял, что чем больше работы я вкладываю в обувь, тем больше на нее спрос. Тонкая кожа, украшения, мелкие детали... и время. Время прежде всего. Десятки часов на каждую пару.
— Качество требует времени.
— Да, думаю вы носили на себе целые годы чьих-то жизней.
— Годами я притворялась, что люблю бедных, обделенных. Я жалела их, но никогда не любила. Они были мне отвратительны.
— Их сложно любить. Бедные отвратительны потому, что они — это мы избавленные от самообмана. Они показывают, какими мы были бы без роскошных одежд, как пахли бы без духов.
Как бы ни был человек честен, а отчёт о собственном поведении невольно окажется у него благоприятным; потоки из его уст очищенными и подобно хорошо процеженной мутной жидкости, оставляют всю свою грязь внутри.
Если я предположу, что между Землёй и Марсом вокруг Солнца по эллиптической орбите летает фарфоровый чайник, никто не сможет опровергнуть моё утверждение, особенно если я предусмотрительно добавлю, что чайник настолько мал, что не виден даже мощнейшими телескопами. Но если бы я затем сказал, что коль моё утверждение не может быть опровергнуто, то недопустимо человеческому разуму в нём сомневаться, мои слова следовало бы с полным на то основанием счесть бессмыслицей. Тем не менее, если существование такого чайника утверждалось бы в древних книгах, каждое воскресенье заучиваемых как святая истина, и осаждалось бы в умах школьников, то сомнение в его существовании стало бы признаком эксцентричности и привлекло бы к усомнившемуся внимание психиатра в эпоху просвещения или же инквизитора в более ранние времена.
— Ой, паук! Спаси меня, Джон Сноу!
— Моё платье сшито из чистого траляляльского шёлка!
— Мы обсуждаем измену!
— Не притворяйтесь, будто не думали об этом.
— Конечно думал, мысли — это не измена.
Самый страшный грех на земле – это лицемерие. От него тебя не отмоют даже в адском котле…