Я — это лишь одностишие
от моего стиха.
Я — это лишь одностишие
от моего стиха.
Стараюсь думать по возможности тише
Писать по возможности легче
Во мне абсолют нищеты
Тишины
Одиночества.
Мои мысли переживут меня
Потому что
Мои мысли пережуют меня.
Стихи расхаживают нагишом по комнате, как умницы
И умники. Не в качестве любовниц и
Любовников, но — что ли осуждающе
И даже оскорбляюще. Они
Заняты равнодушием сродни
Любви к моей персоне.
Всего стихов — двое,
И все о тебе.
Только глубоко чёрные чернила
И
Только искренне белая бумага,
Чтобы сплести чёрно-белую верёвку
Стиший.
Беру лист, чернила, ясны очи
почти новорождённых слов — до дрожи
схватки их терплю — сгрудились в очередь
во мне к кончику пальца, задели
нерв, вылезли к стержню... как глубоки-черны
волокнистые слова теперь... и белый
чист и честен. Контрастируйте!
Бродский пошёл в поэтику вброд.
И вот -
Бродский пошёл в оборот.
Запятые идут, как дождики
в моих последующих нервненьких текстурах
биографических текстов.
Не убей, речь, себя.
Не убей речь. Но себя.
Я ставлю вопросы, вопросы ставят меня
в тупик (в угол) на ноги.
Развей эту тему по ветру.
Я ступаю в каждый новый день
боязно, как в ледяную кромку озера.
И ложится первая строка: добровольно, как подруга белая.
Нет, мне не сказать «моя любовь»,
Ты — моя досада, недоразумение.
Стихи, даже самые великие, не делают автора счастливым.
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне...
Человек, в лихорадочном бреду находящийся, едва ли скажет что нелепее. Мы уже ничего не говорим о глупой луне: ей и действительно не мудрено поглупеть от разных нелепостей, обращаемых к ней нашими стихотворцами. Но глупый небосклон!!! Едва веришь глазам своим, что видишь это в печатной книге.