Держись за пыл метаний и скитаний, держись за жажду знать и жажду жить. Пока ты молод, смел и хулиганист, пока в глазах сложились витражи.
Ты видишь? Тоска нелечимая стоит у меня за спиной. Уедем в деревню, любимая, уедем дышать тишиной.
Держись за пыл метаний и скитаний, держись за жажду знать и жажду жить. Пока ты молод, смел и хулиганист, пока в глазах сложились витражи.
Ты видишь? Тоска нелечимая стоит у меня за спиной. Уедем в деревню, любимая, уедем дышать тишиной.
Она меня любит как график, по датам, по числам морей и пустынь. Она заползает мне в душу до глуби и губы брезгливо кривит. Она меня любит, конечно же, любит. Но страшно от этой любви.
Сражайся, пой. В дремотное безделье не торопись. Смотри, смотри вокруг, смотри на всех. А достигая цели, опять иди, не опуская рук.
Пожалеешь людей и начнешь их любить по-иному: Молча. Глядя в сердца. Гладя слабую птицу души. Разбивая стихами и криком застывшую кому — одиночество женщин, усталость молчащих мужчин.
Что есть творчество? Попытка убаюкать жизнь в стихах, попытка жить сквозь певчество и отчество, и в пол строки — разменная тоска.
Не умоляй, не жди, не требуй, мой мальчик, ты пока что жив. Ты расплескался вплоть до неба, ты половодье, ты прилив.
В ее глазах — тоска и бесприютность, в ее глазах — метание и резь, в ее глазах заоблачно и мутно, она не здесь, она уже не здесь...
Потом поймешь — ничто не повторится, потом поймешь — все было наяву, когда посмотришь из окна больницы на первую весеннюю листву.
Я мог бы заклеить тебя под обои,
Вмонтировать в стену фигурой из слов,
Я мог бы великий застенок построить,
Где мы превратились бы в двух стариков,
Счастливых, беззубых.
Я мог бы уехать,
Любить тебя издали или забыть,
Шатаясь по рифмам, по людям, по вехам,
Под латным «плевал я» поверх наготы.