Не умоляй, не жди, не требуй, мой мальчик, ты пока что жив. Ты расплескался вплоть до неба, ты половодье, ты прилив.
В твоей голове абиссаль. Но мне не хватает воздуха.
Не умоляй, не жди, не требуй, мой мальчик, ты пока что жив. Ты расплескался вплоть до неба, ты половодье, ты прилив.
В твоей голове абиссаль. Но мне не хватает воздуха.
Странная женщина: тонкая, тихая, вяжет судьбу и сидит у окна. Время ее не стремится, не тикает — медленно льется подобием сна. Звездное небо в ней, рядом с ней холодно, но без нее — словно нечем дышать. Тихая, тонкая, острая. Больно мне. Острая, вечная, словно душа.
Ты видишь? Тоска нелечимая стоит у меня за спиной. Уедем в деревню, любимая, уедем дышать тишиной.
Что есть творчество? Попытка убаюкать жизнь в стихах, попытка жить сквозь певчество и отчество, и в пол строки — разменная тоска.
В ее глазах — тоска и бесприютность, в ее глазах — метание и резь, в ее глазах заоблачно и мутно, она не здесь, она уже не здесь...
Она меня любит как график, по датам, по числам морей и пустынь. Она заползает мне в душу до глуби и губы брезгливо кривит. Она меня любит, конечно же, любит. Но страшно от этой любви.
Сражайся, пой. В дремотное безделье не торопись. Смотри, смотри вокруг, смотри на всех. А достигая цели, опять иди, не опуская рук.
А кошка у ног неизвестной породы учила ее чувству гордой свободы, учила гулять по обшарпанной крыше, учила, что люди почти что как мыши. И если любить, то не жалких, не слабых, и если уж падать, то только на лапы.
Ты видишь? Тоска нелечимая стоит у меня за спиной. Уедем в деревню, любимая, уедем дышать тишиной.
До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела, ты покрылась морщинами первых забот и зевак. Умираешь? Но это не смерть, а свобода от тела.