Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой.
Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы…
Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой.
Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы…
— А вы за что сидели? — поинтересовался Арчил.
— Я? — удивился старичок. — Я — как все. То сажали за то, что был против, то за то, что был за.
Он внимательно читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, еще мокрые от росы цветы, стоявшие в вазах на столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
Скандал будет, весь уезд языками затрезвонит, но ведь лучше пережить скандал, чем губить себя на всю жизнь.
— Валя! Валюха!
— Та шо ты орёшь? Шо случилось?
— Всё нормально. Есть возможность сесть в тюрьму.
Мы напоили после их пьяными и помирили. Нет ничего легче, как помирить русских людей.
Приятно, когда жена по-французски и по-немецки, на разные голоса там, очень приятно; но что из этого толку, ежели она не умеет тебе пуговки, положим, пришить.
Несмотря на то, что опыт заключения – крайне непростой опыт, мы, политзэки, становимся в результате его приобретения только сильнее, смелее и упорнее. И тогда я задам последний на сегодня вопрос: какой тогда смысл в том, чтобы держать нас тут?
Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими. Ты служишь вечной правде. Твои мысли, намерения, твоя удивительная наука и вся твоя жизнь носят на себе божественную, небесную печать, так как посвящены они разумному и прекрасному, то есть тому, что вечно.