Может быть и снег, и дождик,
А может быть и солнца лучик.
Может быть и стая чёрных тучек надо мной,
Но грустить не стану даже.
Я понимаю, если даже
Жизнь проходит стороною,
Ты оставайся лишь сам собою.
Может быть и снег, и дождик,
А может быть и солнца лучик.
Может быть и стая чёрных тучек надо мной,
Но грустить не стану даже.
Я понимаю, если даже
Жизнь проходит стороною,
Ты оставайся лишь сам собою.
Отшумели летние дожди,
Но сказала осень: «Зиму жди».
Но не стала осень зиму ждать,
Остаюсь я с вами зимовать.
Если я тебе дорога, если ты меня любишь, подожди два года и в этот самый день приходи к дому у озера… Я буду здесь.
В битве этой, что самая главная,
Что кипит до смерти от детства,
На меня наступают плавно так
Десять тысяч моих проекций.
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть Любовь, в ней есть язык.
И чем сильнее застывало сердце, тем яснее становился разум.
Мысли становились всё более чёткими, словно на спину плеснули жидким азотом. Мои рассуждения, моя логика, мой опыт лоб в лоб столкнулись с моими эмоциями. И эмоции тут же капитулировали, не дожидаясь исхода стычки.
Толстой удивляет, Достоевский трогает.
Каждое произведение Толстого есть здание. Что бы ни писал или даже ни начинал он писать («отрывки», «начала») — он строит. Везде молот, отвес, мера, план, «задуманное и решенное». Уже от начала всякое его произведение есть, в сущности, до конца построенное. И во всём этом нет стрелы (в сущности, нет сердца).
Достоевский — всадник в пустыне, с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела. Достоевский дорог человеку. Вот «дорогого»-то ничего нет в Толстом. Вечно «убеждает», ну и пусть за ним следуют «убеждённые». Из «убеждений» вообще ничего не выходит, кроме стоп бумаги и собирающих эту бумагу, библиотеки, магазина, газетного спора и, в полном случае, металлического памятника. А Достоевский живёт в нас. Его музыка никогда не умрёт.
— Эй. Это, конечно, не жижа Рена, но должно помочь.
— Спасибо, Жан...
— Знаешь, ты была первой, кто когда-либо в меня верил. Даже когда я сказал родителям, что отправляюсь в Бикон, они сказали мне не заморачиваться, если не смогу поступить и придётся возвращаться домой. Это угнетает, не правда ли?
— Думаю, они хотели сказать, что...
— Я имею ввиду. что ты всегда была готова помочь мне. Даже когда я этого не заслуживал. И сейчас мне кажется, словно тебя что-то гложет... Не знаю... Могу ли я тебе чем-либо помочь?
— Ты уже это делаешь.