Пpиходила зима, закpывались окна,
Уходили со двоpа пьяные дети,
Кидающие камни по стеклам.
И я опять закладывал yши ватой
До весны, чтоб не слышать как шёл снег
По пpокypенным паpадным.
Пpиходила зима, закpывались окна,
Уходили со двоpа пьяные дети,
Кидающие камни по стеклам.
И я опять закладывал yши ватой
До весны, чтоб не слышать как шёл снег
По пpокypенным паpадным.
Качаются ивы в овражке,
Дует вьюга с утра.
Одинокий путник в низине
Греет руки у костра.
Укутался в шубу,
Только нос видать.
Выбрал жизнь,
Бродить и горевать.
Мратная в сердце печаль,
Не дает спокойно жить.
Порвана в клочья,
С миром нить.
Качаются ивы в овражке,
Дует вьюга с утра.
Одинокий путник в низине
Греет руки у костра.
Укутался в шубу,
Только нос видать.
Выбрал жизнь,
Бродить и горевать.
Мратная в сердце печаль,
Не дает спокойно жить.
Порвана в клочья,
С миром нить.
Разумеется, я так не сделаю. Я не должна. Несмотря на сказочный снегопад, мы не в Нарнии. Мы в Лондоне, и это реальная жизнь, а не сказка. А в реальной жизни разбитые сердца непостижимым образом продолжают биться.
Весна — пора цветенья сливы,
Не спешит!
В горах Есино снег идёт,
И хлопья белые
Покрыли ветви.
— Что ты несешь, Ёжик?
— Море.
— Зачем тебе море?
— Скоро зима, а я все один да один...
Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что весна обязательно придёт, так же как ты уверен, замёрзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди лили не переставая и убивали весну, казалось будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, в те дни весна в конце концов всегда наступала, но было страшно, что она могла и не прийти...
Я простила тебе все слёзы, кроме последней слезы...
Но надо как-то сделать счастливый финал,
чтоб проще зимовать все месяца зим,
которые выпадут мне в годы без тебя...
Однажды мы с мамой попали под снегопад, сильный-сильный, в самом конце октября. Я взяла мамину руку и отдала ей одну перчатку.
Мне нравилось смотреть на белоснежно-чистый мир, на снег, ещё не коснувшийся нас — людей, ещё не долетевший до мокрых крыш, скрипучих оконных рам, такой, каким его редко видят. А мама всё торопила меня. «Идём, — говорила, — очень холодно», тогда я оглядывалась на неё, и в ней видела ещё больше звёзд. Её ресницы-мотыльки, словно ночные огоньки, вздрагивали, когда снежинки, подгоняемые ветром, летели ей в лицо. А я знала, если приглядываться — можно заметить, что мама всегда вздрагивала, тихо-тихо дрожала.
На самом деле, мамочка ничего не боялась, была бесстрашной. Бесстрашно бросила своих детей, чтобы потом так же бесстрашно их потерять.