— А жизнь — всегда такое дерьмо, или только в детстве?
— Всегда.
— А жизнь — всегда такое дерьмо, или только в детстве?
— Всегда.
— Ты проиграешь, Матильда. Я слышал, как остановился барабан.
— Ну, получу я пулю. Тебе-то какая разница?
— Никакой.
— Я надеюсь, ты не лжешь, Леон. Я очень надеюсь, что в глубине души у тебя нет любви. Потому что если есть хоть немножечко любви ко мне, через несколько минут ты будешь жалеть, что ничего не сказал. (подносит револьвер к виску) Я люблю тебя, Леон.
— Тебе нужно повзрослеть!
— Я уже повзрослела, теперь просто старею.
— Я знаю еще одну игру. Которая сделает более добрым, более мудрым. Она тебе понравится. Если я выиграю, то буду с тобой всю жизнь.
— А если проиграешь?
— Будешь ходить за молоком сам, как и прежде.
— Тебе нужно повзрослеть!
— Я уже повзрослела, теперь просто старею.
Знаешь, в смерти, как и в жизни: в говно попасть запросто, а вот в сады трудно…
Жаль, что у тебя в последнее время всё так дерьмово, жизнь любит периодически макать нас головой в эту субстанцию, наверное, для того, чтобы мы не расслаблялись. И как раз в тот момент, когда кажется, что сил больше нет, всё меняется.
— Как спалось?
— Я никогда толком не сплю, только вполглаза.
— Да? Никогда не слышала, чтоб спящий вполглаза так храпел.
— Матильда, когда ты кого-нибудь убиваешь, жизнь становится совсем уже другой. Твоя жизнь меняется навсегда. Тебе придётся до конца своих дней спать с одним открытым глазом.
— Да мне насрать на спаньё, Леон!
... и любая причина прозвучит как оправдание...
Любовь хороша в книгах, в театре и кино, а жизнь — не театр. Здесь пьеса пишется сразу набело, репетиций не бывает: все по-настоящему! И суфлер из будки не выглядывает, подсказок не дает, что дальше говорить, как действовать. Самому надо принимать решения, быть и автором, и режиссером, и актером, и гримером.