Мария Фариса. Бразилис

Другие цитаты по теме

Слышал про протестантов? Сюда они не должны проникнуть. На этой земле сердца всех верующих должны быть наши. А чтобы забрать сердца, сначала нужно разбить их. Теперь золотых завитков, картинок и истуканов мало. Статуи должны двигаться, говорить, водить глазами. Римский меч будет пронизывать рёбра Христа, а оттуда настоящая кровь капать. Марии будут рыдать солёной водой и тянуть к Спасителю руки…

Подошла ближе: симметрии — любимицы скудно одаренных — на барельефе не существовало. Листья винограда там ожидали нового порыва ветра. Подсолнухи цвели вразнобой, не хватало лепестков у ромашек, словно кто-то не закончил гадать «Любит — не любит».

Вот и алтарь — место молитв и выдохов. Золотые колонны, лозой и цветами увитые, ниши с второстепенными персонажами, а наверху она, которая тоже должна быть второстепенной, но стала главною, сначала архангелом, потом людьми выбранная.

Солнце не появлялось. Ночные бабочки крали мёд из церковных ульев. Подземные реки то шумели, то затихали. Духи перекрёстков шептались, ожидая, пока пройдёт какой-нибудь одинокий путник. Кабра, вздыхая, дотачивал шестое предплечье с креплением-дыркой. Во время пасхальной процессии монах под платформой потянет за нитку, в самый неожиданный миг деревянный святой Пётр встанет и этой самой рукой перекрестит своих подопечных. Те в экстазе заплачут, упадут на колени, купят у священника очиститель для совести на последние деньги. Никаким мартинам-лютерам с их речами не разбить такой крепкий союз паствы и церкви.

Профиль как с древней фрески, та же невозмутимость взгляда. Словам предпочитал действие. Таких мало. Таких почти не осталось.

Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.

Обменивались друг с другом новостями на языке надломленных веток, укрывались щитами от дождя из ядовитых стрел, слушали, как подводные монстры чешут спины о кили лодок… Проживали каждый миг как последний — не это ли величайшее счастье?

Скульптор без рук, но с до сих пор согревающим всех сердцем. Он, конечно, достоин бессмертия, и плевать, кто был его подмастерьем — Микеланджело или Кабра.

Вниз с холма по пыльной дороге. Шум моря в сердце спасал от тоскливых мыслей. С каждым шагом волны накатывали, били по рёбрам, отступали, оставляли тину, тишину, мысли.

Мерседес осматривала деревья, но ни одно не походило на то, которое дона Жозинья показала ей в книге. Рабыня углублялась в лес, трава распрямлялась за её шагами, исчезала тропинка. Когда ночь потушила последний свет, служанка улеглась на мешок из-под фасоли, накрылась листвой, уснула. Такой, вздрагивающей и сопящей, под пожухлой веткой лесного ореха её и нашло счастье.