Не понимаю, почему бы в этой гигантской комедии, каковой является человеческая жизнь, мне не разыграть собственную.
Мне осточертело играть сразу несколько ролей: медсестры, бойскаута и греховодницы.
Не понимаю, почему бы в этой гигантской комедии, каковой является человеческая жизнь, мне не разыграть собственную.
Мне внушили, что мы на то и живем, чтобы разыгрывать комедию. Я готов был в ней участвовать, но при условии, что мне предоставят главную роль. Однако в минуты озарения, которые повергали меня в отчаяние, я замечал, что роль у меня дутая: текст длинный, много выходов, но ни одной сцены, где я был бы пружиной действия, одним словом, я только подаю реплики взрослым.
Жить, в конце концов, значило устраиваться как-нибудь так, чтобы быть максимально довольным. Но и это не так легко.
То же самое происходит и в комедии, которую представляет собою круговорот нашей жизни, — продолжал Дон Кихот, — и здесь одни играют роль императоров, другие — пап, словом, всех действующих лиц, какие только в комедии выводятся, а когда наступает развязка, то есть когда жизнь кончается, смерть у всех отбирает костюмы, коими они друг от друга отличались, и в могиле все становятся между собою равны.
Есть два вида счастья: первое приходит нежданно, сваливается как кирпич на голову — любовь, что же ещё, взаимная любовь. И есть другое счастье: просто любить жизнь, быть с ней вежливым, и она, как правило, отвечает вам тем же.
Я хочу тебя, и если ты уйдёшь, ничто меня не утешит, даже удовольствие от горьких слёз.
Может, именно потому, что я столь ненавижу то, что принято именовать сутью жизни, я так люблю жизнь во всех её проявлениях.
... я бы хотела, чтобы моя жизнь была похожа на длинную классическую французскую композицию: цитаты из Пруста и Шатобриана на каникулах, из Рембо в восемнадцать лет, из Сартра — в двадцать пять, из Скота Фицджеральда — в тридцать.