Михаил Юрьевич Елизаров

Космос был советской религией, разумеется. Космонавты были, конечно же, богами или ангелами. А теперь у нас там сад и огород. Но есть надежда, что в принципе это своего рода Ноев ковчег, где лежат семена науки, техники и всего остального. И потом, если их правильно как-нибудь посеять, то взрастет опять наука, а не просто какие-нибудь бегонии или какая-нибудь там картошка. В принципе картошка тоже нужна, но космос-то круче.

0.00

Другие цитаты по теме

Полна сарказма, в страхе нас держа,

Наука предпочла бы точно знать,

Как мы отсюда думаем бежать?

С ней, нас подведшей к пропасти, дружа,

Уж не её ли станем мы просить

Нам указать, как можно до звезды

Космические проложить мосты

И световые годы отменить?

Хотя при чём Наука здесь? — Любой

Укажет нам любитель путь прямой.

Путь тот же, что мильоны лет назад,

Когда пришли сюда мы наугад -

Конечно, если помнит кто-нибудь,

Я, например, не помню, вот в чем суть.

Космос — последний рубеж. Это путешествие звездолёта «Энтерпрайз». Его новая пятилетняя миссия: исследователь странные новые миры, искать новые формы жизни и новые цивилизации. Смело идти туда, где не ступала нога человека.

И снится нам не рокот космодрома,

Не эта ледяная синева,

А снится нам трава, трава у дома,

Зеленая, зеленая трава...

Ах... Ты только посмотри туда. Там же огромный совершенно другой мир! Мы можем смотреть на него, но не можем понять до конца. Мне, это напоминает о нем.

Несправедливо. Великая жизнь угасла из-за случайности.

Отчаянно и безрассудно взметнув руку к небу, мы отправили в полет огромную глыбу металла, чтобы пристальнее вглядеться в безумно далекие космические пространства.

Когда я думаю, как много есть вселенных,

Как много было их и будет вновь и вновь, -

Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,

Где свет закатности есть жертвенная кровь.

Каждый атом в вашем теле берёт своё начало во взорвавшейся звезде. И, возможно, атомы в вашей левой руке взяли своё начало в иной звезде, нежели атомы в правой руке. Это, действительно, самая поэтичная вещь, из тех, что я знаю о физике: вы все звёздная пыль. Вас не было бы здесь, если бы звёзды не взорвались, потому что химические элементы — углерод, азот, кислород, железо, всё, что необходимо для эволюции и жизни, — не были созданы в начале времён. Они были синтезированы в ядерных печах звёзд, и единственная причина, почему они попали в ваше тело, это потому, что звёзды соизволили взорваться. Забудьте Иисуса. Звёзды погибли, чтобы вы могли находиться здесь и сейчас.

Мы будем блохами космоса, скачущими со звезды на звезду.

Стоун исходил из той посылки, что угроза бактериального заражения при космических исследованиях — угроза двусторонняя и что защита от нее также должна быть двусторонней. До статьи Стоуна предметом научного обсуждения служила в основном лишь опасность, угрожающая другим планетам от спутников и космических зондов, которые могут нечаянно занести туда земные микроорганизмы. В 1959 году в НАСА были введены строгие правила стерилизации космических аппаратов перед запуском. Стоун рассмотрел ситуацию, противоположную по характеру. Он указал, что в равной мере вероятно и другое: заражение Земли внеземными организмами через посредство космических зондов.

Когда в своих «Марсианских хрониках» Рэй Брэдбери наделил Марс дождем и пригодной для жизни атмосферой, пуристы от научной фантастики ворчали: такого просто быть не может. В предыдущем столетии астрономы – и писатели, подобные Герберту Уэллсу, которые заимствовали кое-что из их трудов, стремясь придать научно-фантастическому жанру соблазнительную достоверность, – считали Марс похожим на Землю. Уж если и возможна жизнь на другой планете, полагали они, то, скорее всего, именно там. Но к середине 50-х годов XX века, когда были изданы «Марсианские хроники», оценивать шансы на это стали иначе. Ученые сочли: климат на Марсе удушающе засушлив и невероятно суров, да и слишком холоден для дождя.

Брэдбери вовсе не старался соответствовать актуальным научным воззрениям. На любой планете его гораздо больше интересовали человеческие судьбы. Он создал еще и дождливую Венеру, но вовсе не потому, что тогдашние ученые считали ее болотом галактики. Брэдбери просто любил дождь, который был, как любимый шерстяной свитер, созвучен его печали.