Ты смотришь на него и думаешь, в каких жутких уродов добровольно превращают себя люди.
Пообтирайся с неудачниками, и сам к ним присоединишься.
Ты смотришь на него и думаешь, в каких жутких уродов добровольно превращают себя люди.
А ведь было время, когда мы умели не распространять ненависть и презрение друг на друга. Определенно было.
Мы ненавидим себя за то, что не можем быть другими, не такими, какие мы есть. За то, что не способны быть другими.
Проблема в том, что если ты полицейский, то и на людей поневоле смотришь либо как на потенциальных преступников, либо как на возможных жертв. Поэтому каждый, кто не такой, как ты, то есть не полицейский, вызывает либо ненависть, либо презрение.
— Какой дикий шум, Брюс! Не понимаю, как ты можешь слушать!
— Это душа белого человека, Гас. Пришли, завоевали, покорили, — объясняю я.
Улицы серы и пустынны, как и многие другие улицы в других городах этой страны. Ветер проходит через тебя, оставляя в тебе часть своего холода, и в конце концов ты так немеешь, что даже перестаешь сознавать, что тебе плохо и неуютно. И люди: любопытные, сующие свой нос куда не надо, хищные, всегда готовые получить удовольствие от несчастья других.
Можешь мне поверить, Ширли. Работая в полиции, поневоле становишься знатоком человеческой натуры.
Должно быть, парню стало страшно. Но он не послушался страха. А разве страх не подсказывает нам, что что-то не так? Как и боль?