Жизнь – игра в одни ворота. Но тебе же всего двадцать семь, может, еще повезет как-то.
Мне хорошо с бродягами, потому что я сам бродяга. Я не люблю законы, правила, религию и мораль. Я не позволю обществу перекраивать меня по-своему.
Жизнь – игра в одни ворота. Но тебе же всего двадцать семь, может, еще повезет как-то.
Мне хорошо с бродягами, потому что я сам бродяга. Я не люблю законы, правила, религию и мораль. Я не позволю обществу перекраивать меня по-своему.
Женщины как-то ухитряются приспосабливаться к возрасту и оставаться очаровательными, чуть ли не до самой смерти, мужчины же не такие гибкие и не так легко воспринимают перемены.
Если человек в двадцать лет полагает, что к сорока пяти согнется, будет дряхлым и хилым, то так с ним наверняка и произойдет.
— А почему вы не торгуетесь?
— Я не умею.
— Хорошо живете...
— Да что ж хорошего?
— Ну, значит жизнь не заставила научиться.
— Просто она взялась за меня в том возрасте, когда уже ничему не выучиваются.
На свете не много людей с большими деньгами, но, судя по всему, чем меньше денег у людей, тем лучше эти люди живут. Им нужны сон, чистые простыни, еда, выпивка, мазь от геморроя – и все. И двери у них всегда приоткрыты.
Поразительно: иногда получается вот такая [прекрасная] женщина, а у всех остальных – ну, у большинства остальных – нет ничего или почти ничего.»
Если у человека богатый внутренний мир, если у него есть душа, то с ним хорошо и интересно вне зависимости от того, тринадцать ему или девяносто.
– ... Беда с танцующими мужиками или с теми, кто в барах ошивается, в том, что восприятие у них – что у ленточных червей.
– А ты откуда знаешь?
– Они пленники ритуала.
– Какого ритуала?
– Когда энергию пускают не на то.
Смерть не смердит. Смердит только живое, только умирающее смердит, то, что разлагается, смердит. А смерть – не смердит.
Пока не достигнешь определенного возраста, тебе нечего «оставлять позади». Такая уж, выходит, штука жизнь: череда поступков, которые в конце концов ты хочешь просто оставить позади.