Не печалься, ты, конечно, лучше всех. Я запомню твои родинки и смех!
Если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты.
И я на память оставлю свои сигареты.
Не печалься, ты, конечно, лучше всех. Я запомню твои родинки и смех!
Если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты.
И я на память оставлю свои сигареты.
Нет ничего мучительнее, чем пытаться вспомнить то, что вертится в голове, но в памяти не всплывает.
А надо ли это делать? Надо ли резать всё, что болит, что тревожит, что дышит и живёт? Отрежешь всё лишнее — только камушек гранитный в груди и останется. Его ладони ещё помнили, какая мягкая у Вари грудь, язык хранил вкус её губ, а щёки — её страстное дыхание. Нужно ли забывать всё это? Может, всё же оставить? Да, конечно, эта память будет болеть, саднить, заставит иногда просыпаться среди ночи или вздрагивать, когда знакомое лицо померещится в толпе. Но зато — она останется с ним. Глаза, ласки, сумасшедшая страсть длиною почти в трое суток. Всё то, что превращает существование в жизнь...
Гаснет память,
всплывают образы со дна
и беспокоят... беспокоят.
И с каждым днем мне все ясней;
никто за нас так не устроит,
чтоб завтра не было больней.
Чем старше вещь, тем бόльшим грузом лежит на ней память всех её прежних хозяев. Как правило, люди не задумываются об этом — и совершенно зря…
Память — удивительная вещь. Когда начинаешь в ней копаться, возникает чувство, будто ты слазил на антресоли.