— У меня свидание, — объяснил он. — Ситуация чрезвычайная. — Он попытался перевести дыхание. — Ты... — вдох, — гладить умеешь?
... Молча слушать — вообще была моя основная стратегия взаимодействия с людьми.
— У меня свидание, — объяснил он. — Ситуация чрезвычайная. — Он попытался перевести дыхание. — Ты... — вдох, — гладить умеешь?
На чтение часто времени не хватало, находились дела поважнее: сигареты, секс, качели.
— Толстяком, повторил Полковник. — Потому что ты тощий. Это называется «ирония», Толстячок.
Но моя мать была настойчива, пребывая в иллюзиях, будто я все предыдущие годы умудрялся как-то скрывать от неё, что меня обожает вся школа.
Я ненавидел спорт. Ненавидел и сам спорт, и людей, которые им занимаются, и тех, которые болеют, а также тех, кто не испытывает ненависти к тем, кто болеет или занимается.
Она, конечно, симпатичная, думал я, но нельзя западать на девчонку, которая относится к тебе как к десятилетнему. Мама у тебя уже есть.
Будде было известно то, что ученые доказали только через тысячи лет после его смерти: уровень энтропии растет. Всё рассыпается.
Я затянулся. Закашлялся. Начал задыхаться. Ловить ртом воздух. Снова закашлялся. Подумал, не блевануть ли. Схватился за сиденье качелей, голова кружилась, бросил сигарету на землю и раздавил ее, убежденный в том, что мое «Возможно» никакого курева не подразумевало.
— А тебе не кажется странным, что ты биографиями великих писателей интересуешься больше, чем их трудами?
— Нет! — воскликнул я. — Я не хочу слушать их бредни на ночь только из-за того, что они были интересными людьми.