– Не любишь ты людей, папа.
– Я люблю человека! Но его так трудно любить… Он делает все возможное, чтобы моя любовь к нему не состоялась.
– Не любишь ты людей, папа.
– Я люблю человека! Но его так трудно любить… Он делает все возможное, чтобы моя любовь к нему не состоялась.
– А есть по-настоящему мудрые люди?
– Нет. Даже те, кого причисляют к мудрецам, своим образом жизни опровергают это. Настоящая мудрость – вернуться к нашему первобытному состоянию. Без кострищ. Без земли, истерзанной пашнями и рудниками. Это было бы мудростью, но сам человек на это не способен.
– То есть мудрость – это бегать по лесам голодными и голышом?
– Ага, – отец довольно осклабился, представив себя рыскающим по горам и долам в чем мать родила. – И увидишь, все к этому и вернется. Сам человек глуп, но природа его мудра. И она найдет способ вернуть его на путь, с которого он когда-то сбился. То, что быт убивает любовь – как он убил нашу с мамой любовь, – прямой указатель на то, что человек по своей природе не предназначен для быта. Он – романтик: его место на просторах, а не в бетонных коробках, требующих от человека невозможного напряжения сил. С бытом человек совладать не может.
– Стоит ли судить о человеке по его прошлому? Или же стоит судить о нем по его настоящему?
– О человеке стоит судить по его принципам, а даже не поступкам. Мы не всегда знаем, что стоит за поступками, пусть они и вызывают у нас резкое отторжение. Но что если это поступки людей, принципы которых нам близки?
– А есть по-настоящему мудрые люди?
– Нет. Даже те, кого причисляют к мудрецам, своим образом жизни опровергают это. Настоящая мудрость – вернуться к нашему первобытному состоянию. Без кострищ. Без земли, истерзанной пашнями и рудниками. Это было бы мудростью, но сам человек на это не способен.
– То есть мудрость – это бегать по лесам голодными и голышом?
– Ага, – отец довольно осклабился, представив себя рыскающим по горам и долам в чем мать родила. – И увидишь, все к этому и вернется. Сам человек глуп, но природа его мудра. И она найдет способ вернуть его на путь, с которого он когда-то сбился. То, что быт убивает любовь – как он убил нашу с мамой любовь, – прямой указатель на то, что человек по своей природе не предназначен для быта. Он – романтик: его место на просторах, а не в бетонных коробках, требующих от человека невозможного напряжения сил. С бытом человек совладать не может.
Любовь – собственническое чувство, поэтому воспевать его стоит с осторожностью: иногда она прекрасна, иногда уродлива.
– Пап, всякий человек отлит по лекалам своей эпохи. Поэтому с наступлением новой эпохи он теряется, чувствует свою ненужность – как в эпоху цифровой связи чувствует свою ненужность дисковый телефон или в эпоху компьютеров – пишущая машинка.
– То есть я дисковый телефон? Пишущая машинка? Старый хлам, одним словом?.. Нет, нет – не возражай. Сравнение в точку. Думаю, если бы я был тобой, а ты – моим отцом, у нас сейчас происходил бы точно такой же разговор. Это не мы разные. Это разнятся эпохи, которые нас сформировали.
– Пап, никто никому ничего не должен.
– Правильно. Каждый себя от долга перед другими освободил. Каждый сам определяет для себя свой долг, его природу и меру.
– Ну и отлично. Теперь свобода, папа. Нет больше рабства долга.
– Да не рабство это было, а нити общности. Только носить их было так же тяжело, как зимнюю одежду летом. Освободив себя от долга перед другими, человек оказался без поддержки других членов социума. Он оказался никому не нужен. Вот она, истинная природа принципа «никто никому ничего не должен» – власть одиночества. Никто… никому… не-ин-те-ре-сен! Не ну-жен!
В человеке, ищущем величия, величия нет. Оно может быть лишь в человеке, не думающем о нем.
Если мир не нуждается в тебе, это еще полбеды. Беда – когда ты не нуждаешься в мире.