Всякий раз, как я слышу или читаю речи наших политиков, я с ужасом обнаруживаю, что в них нет ни единого человеческого слова. Вечно одни и те же фразы, повторяющие одну и ту же ложь. И если люди к этому привыкают, если народ ещё не растерзал марионеток, это, по моему убеждению, доказывает только одно: люди ни в грош не ставят своё правительство и превращают в игру — да-да, именно в игру — немалую часть своей жизни и своих так называемых жизненных интересов.
Два слепца выходят на улицу между часом и четырьмя ночи. Потому что они уверены, что никого не встретят на улицах. Если они наткнутся на фонарь, они смогут всласть посмеяться. Они и смеются. А днем чужая жалость мешает им веселиться.
«Писать, – говорит один из слепцов. – Но это никого не трогает. Трогает в книге только отпечаток волнующей жизни.
А с нами ничего волнующего не случается».
В отличие от политиков-мужчин, которые просто неприятны, политики-женщины отвратительны.
Много лет я жил, следуя всеобщей морали. Заставлял себя жить, как все, походить на всех. Произносил слова, служившие объединению, даже когда чувствовал свою отдаленность. И вот, как завершение всего этого, катастрофа. Сейчас я брожу среди обломков, неприкаянный, разорванный пополам, одинокий и смирившийся с одиночеством, равно как с моей непохожестью на других и с моими физическими недостатками. И мне надлежит восстановить истину — после того, как вся жизнь прожита во лжи.
— В ее правительстве очень многие не хотят, чтобы она появилась на этом слушании.
— Ее презентация вызовет настоящую бурю. Забавно, да? Что некоторых можно взбесить, сказав: «У нас нет ни бомбы, ни ядерного оружия». Это их очень расстроит.
— С каких пор ты интересуешься политикой?
— С тех пор, как она добралась до моего дома.
Как ни ужасно бессмысленны были мучения, которым подвергались так называемые уголовные, все-таки над ними производилось до и после осуждения некоторое подобие законности; но в делах с политическими не было и этого подобия, как это видел Нехлюдов на Шустовой и потом на многих и многих из своих новых знакомых. С этими людьми поступали так, как поступают при ловле рыбы неводом: вытаскивают на берег все, что попадается, и потом отбирают те крупные рыбы, которые нужны, не заботясь о мелкоте, которая гибнет, засыхая на берегу. Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии. Судьба всех этих часто даже с правительственной точки зрения невинных людей зависела от произвола, досуга, настроения жандармского, полицейского офицера, шпиона, прокурора, судебного следователя, губернатора, министра. Соскучится такой чиновник или желает отличиться — и делает аресты и, смотря по настроению своему или начальства, держит в тюрьме или выпускает. А высший начальник, тоже смотря по тому, нужно ли ему отличиться, или в каких он отношениях с министром, — или ссылает на край света, или держит в одиночном заключении, или приговаривает к ссылке, к каторге, к смерти, или выпускает, когда его попросит об этом какая-нибудь дама.
Покойнее всего было бы любить молча. Но в дело вступают сознание и личность; приходится разговаривать. И любовь превращается в ад.
В больнице. Больной туберкулезом; врач сказал, что через пять дней он умрет. Он решает сократить срок и перерезает себе горло бритвой. Он не может жить пять дней, это очевидно. «Не пишите об этом в ваших газетах, – говорит санитар журналисту. – Он и так настрадался».
С плохой репутацией жить легче, чем с хорошей, ибо хорошую репутацию тяжело блюсти, нужно все время быть на высоте-ведь любой срыв равносилен преступлению. При плохой репутации срывы простительны.
С некоторыми людьми мы строим отношения на правде. С другими — на лжи. И эти последние не менее прочны.
У вас когда-нибудь было чувство того, что всё в Америке окончательно встало с ног на голову? Знакомо вам это чувство? Вся страна всего в дюйме от слов «Ну всё, проехали».
Только подумайте, всё вокруг в грязи: окружающая среда, правительство, школы — называйте сами. Кстати, о школах. Проходил я как-то по священным залам и спрашивал себя: «Есть ли жизнь после школы?»... потому что я видеть не могу завтрашний день, не говоря уже про целый год этого дерьма. Ну, вы меня понимаете...
Это снова я, почти не имеющий отношения ко всем вам там, в мире мелкомозглого среднего класса, ко всем милым людям, живущим посреди Америки Прекрасной.
Посмотрим мы на 92 FM... Похоже, пока что это свободная волна, никто другой пока её не занял, и цена в самый раз... И, конечно, вы угадали: сегодня я озабочен, как десятипоршневый филин, так что устраиваетесь у приемников, потому что это Крутой Гарри напоминает вам: ешьте кашу вилкой и учите уроки в темноте.
Cлайд с цитатой