— Привет!
— ...
— Ты откуда? Где родилась?
— Где-то в Северной Африке.
— Ух ты! Наверное... много песка?
— ...
— А у тебя есть хобби?
— В детстве я собирала человеческие уши.
— Весёлое детство.
— Привет!
— ...
— Ты откуда? Где родилась?
— Где-то в Северной Африке.
— Ух ты! Наверное... много песка?
— ...
— А у тебя есть хобби?
— В детстве я собирала человеческие уши.
— Весёлое детство.
— Эй, ты хорошо всё обдумал? Ошибка может стоить нам жизни!
— Я никогда не ошибаюсь!
— Правда?
— И не вспоминай Эмбер!
— Тебя подстрелил муж Эмбер.
— Только в ногу.
— А как же Эмма?
— Эмма не в счет! Я не спал с Эммой.
— Конечно, она заминировала твою машину.
— Хорошо! Признаю, иногда романтика мешает делу.
— Теперь появилась эта девочка, и мы куда-то идем. Вчера она, например, отель сожгла.
— Я помню.
— Поосторожней, я не хочу получить пулю от девочки.
— Давно меня не называли девочкой... Теперь надо заминировать машину?
— Она была неуравновешенной!
— Она целится мне в пах.
— Лучше в лицо?
— Я знаю, это глупо, но да!
— Так лучше?
— Не сказал бы.
— Где твоя пушка?
— В машине.
— Что она там делает?
— Ничего особенного.
Кошки могут делать тысячи разных звуков, а собака лишь десять. Кошки? Нельзя им доверять!
— Как ты узнала, что мы живы?
— Посчитала зубы после падения вертушки, а ещё вы живучие твари.
— Можешь встать?
— Мне обе ноги прострелили, ну и вопросы у тебя тупые!
...
— Пуч, ты можешь встать?
— Сегодня день тупых вопросов?! А мне никто не сказал!
— База, говорит Кавалер 415, мы столкнулись с гражданским транспортом. Корби погиб, майору очень плохо, нужна медицинская помощь! У него дети, база, у него дети!.. Вот дерьмо!
— Вас понял, Кавалер 415.
— Ну же, Дженсен, мог бы и получше.
— Дети? У него дети? Да, раньше я мог лучше! У меня же лучше получалось, да, Роуг?
— Заткнись.
— Ладно! Кто? Роберт Де Ниро?
— Дженсен, рот закрой!
— Сам закрой, Роуг! У меня перелом позвоночника — я могу говорить, а мертвец не может!
— Заткнись или у тебя будет настоящий перелом!
— Тебе пора вживаться в роль, я не шучу — ты труп! Молчи!
Мир был огромен. Частями Мира были Дом, Двор, Сад и Улица. За его пределами лежали неведомые земли, населенные индейцами, пиратами и папуасами из книжек брата. По Улице проезжали телеги, влекомые грустными лошадьми, иногда громыхал зеленый грузовик, проходили непохожие на нас, живших в Мире, люди. Индейцы с папуасами не наблюдались, но я понимала: это просто вопрос времени, вот-вот появятся.
Дом был громаден и стар. Днем он как-то держался, не скулил и не жаловался, а по ночам давал себе волю, охал, скрипел и хлопал дверцей монументального буфета. Когда исчез наш кот, бабушка сказала: он ушел умирать. Я боялась, что когда-нибудь мы проснемся в своих постелях под ясным небом — наш Дом уйдет, оставив нас сиротами.
Двор был обширен. В дальнем его конце сидела на цепи мрачная нелюдимая собака. Она считала себя не сторожем, а пленным, ну и вела себя соответственно статусу. Я мечтала, что собаку отпустят на волю, и я, наконец, обыщу ее будку, ибо куда еще могли деться три цветных стеклышка — зеленое, синее и красное, ясно, что собака к лапам прибрала. Как трофеи.
Сад был необъятен. Сначала цветы — бабушка любила пионы, пионы были громадными, роскошными, быстро зацветали, быстро осыпались, земля под кустами становилась бело-розовой, вишневой, багровой. А мне нравились невзрачные звездочки турецкой гвоздики и мята. Гвоздику бабушка все грозилась повыдергивать, да руки не доходили. Мята, днем незаметная, к сумеркам просыпалась и наполняла Сад горьким тревожным запахом. За клумбами были непроходимые заросли сирени. Внизу просто скучные ветки, а там, наверху, в небе, облаками плыли тяжелые гроздья.
Место было низкое, и чтоб по весне и в дожди Сад не заливало водой, по периметру выкопали канавы, а под огромной, в полнеба, ивой — пруд. За канавами росла малина. Года в четыре, обидевшись за что-то на бабушку, я решила уйти от всех. Бабушка не отговаривала, положила в корзинку яблоко и завернутый в белую салфетку бутерброд, и я гордо удалилась на край Мира, за канаву, в кусты малины. Яблоко и бутерброд съедены, запах малины и спокойное жужжанье пчел, на краю канавы застыла изумрудная лягушка. Дед сидел в дозоре в кустах смородины, следил, чтоб дите не свалилось в воду, дождался, пока усну, и вернул беглую внучку в Дом.
Брат сказал, что в пруду живет щука “во-от такой длины с вот такими зубами”, лучше не соваться, утащит под воду, и я часами таилась под ивой, обмирая от страха и любопытства, готовая вскочить и бежать, если щука высунет свою зубастую пасть из воды.
Я стала взрослой и снова приехала туда.
Маленький старый дом, крохотный двор, пруд — четыре шага в длину, два в ширину, и сирени — не лес, а несколько кустов, и в пяти яблонях нельзя заблудиться.
И только если сесть, стать на метр ближе к мягкой траве — все возвращается, приобретает истинные размеры.
Дом. Двор. Сад.
I was always careless as a child.
And there's a part of me that still believes,
My soul will soar above the trees.