Его темные глаза устремились туда, откуда пришел дождь.
Самое смешное, что если сейчас она откроет двери и просто протянет мне свою ладонь, то я все проглочу, забуду и буду любить ее, как божество.
Его темные глаза устремились туда, откуда пришел дождь.
Самое смешное, что если сейчас она откроет двери и просто протянет мне свою ладонь, то я все проглочу, забуду и буду любить ее, как божество.
Без тебя этот мир перестал быть живым. Мир потерял такого ангела, как ты. Я же потерял свою жизнь. Мне больно от того, что все вокруг могут жить. Я существую, а не живу. Ненавижу себя за то, что тогда я посмел отпустить твою руку. Вспоминая тот день, я просто не могу сдерживаться. Губы имеют память и твой последний поцелуй все еще на них. Хельга, я любил тебя. Ты была моей жизнью, а теперь я хочу лишь одного…Прощения.
Он знал, что быть мужчиной трудно. Еще труднее сохранять своего хищника, когда мысли уже заставляют тебя вернуться в первобытное состояние, и велит тебе взять, но ты держишься, как только можешь. До последнего.
Стоило ей оказаться подо мной, как тут же пошли в ход женские штучки покорной шлюхи. Умение быть покорной и принимать любой вид грязного секса, который ты только сможешь ей дать. От пощечин в ее глазах разгорается пламя, а от сжатия за скулы она начнет дрожать, выгибаться и крепко-крепко обнимать своими ногами. Женщины это любят и те, кто способен познать радости плотского удовлетворения, принимают свои скулы, как датчик к мозгу, но именно от этого они становятся мокрыми, и скованными цепями собственной похоти.
— Хм. А у нас не так. В нашем королевстве мужчина вправе выбрать одну единственную женщину, которая станет и матерью его детей и его любовью во всех моментах и останется верной подругой. Мы не практикуем многоженство.-ответила королева.
— А я про многоженство ничего и не говорил, — подметил мужчина.
— Да, но Вы всячески пытаетесь мне на это намекнуть.
— Если бы я хотел Вам об этом намекнуть, то предложил бы стать моей любовью по постельному наваждению, а так как я этого не делаю — можете быть спокойной.
Мне страшно подумать о том, кем я буду без той боли, которую он доставляет мне каждый Божий день своим присутствием. Почему из всех женщин он выбрал меня, как объект своего желания, и почему я позволяю себе сгорать, как спичка при виде этого строго взгляда? Утро начинается с кофе. Заряда бодрого напитка, и кончается ласковым поцелуем от меня. Это ведь уже ритуал, и я не смогла бы сделать ничего лучше, как просто пойти удавиться, чтобы покончить со всем нездоровым взаимоотношением между нами. Но ведь он мой голубоглазый мальчик, а я послушная девочка. Нездоровая вещь. Она просто нездоровая, но я пленница его взгляда, его шепота и грязных словечек. Я сгораю от стыда, когда, грубо прижимая меня за волосы к своему торсу, он заставляет меня извиваться от сладкого шепота: «Маленькая сучка».
Очень раздражает, когда собираешься вставать, но сила притяжения головы к подушке оказывает как минимум раз так в девять сильнее, чем наоборот.
Я спокойно отношусь к этому дому усопших, но попасть в него — несильно хочется. Если быть вернее, то совсем не хочу. Просто пусть после смерти я туда тоже не попаду.
Воспоминания умеют причинять боль. Боль, разъедающую, словно трупные черви плоть. Боль, которая проникает внутрь пронизанного страхом сердца, и выворачивает его наизнанку. Страх, который сжимал это самое сердце, и заставлял чувствовать пик нервозного адреналина с примесью безысходной атараксией собственного ничтожества. Наркотические галлюцинации, которые знакомые лишь тем, кто чувствовала всем своим нутром неподдельное опьянение: алкоголем, никотином, наркотой, страстью. Мираж, словно пелена обволакивающий все инстинкты самосохранения, когда чувствуешь сильные руки на талии. Слова, которыми упиваешься до такой степени, что начинаешь чувствовать первые позывы тошноты. Ложь, в которую веришь, как в последний раз позволяя гладить себя между ног, а после ноешь, скребешь когтями по телу от ломки по телу тому, кто трахал тебя словно самую грязную из всех существующих **ядей.