Там мышь! Дездемона, там мышь!!!
— Хотелось, как лучше...
— Не надо, как лучше. Надо, как положено!
Там мышь! Дездемона, там мышь!!!
— Испугался я за вас, Егорыч.
— Да что ты. Граф пошутил.
— Думал, застрелить хочет.
— Граф — добрый. Мухи не обидит. Сатрап — он и есть сатрап.
А вы от имени Отечества не выступайте. Оно само разберется, кто ему враг, кто — друг.
— Егорыч!
— А? Слушаюсь!
— Встань-ка вон там, у той липы.
— Ваше сиятельство, это не липа, это дуб.
— Да? А выглядит как липа…
— Что это за невежа?
— Всего-то навсего корнет, а позволяет себе как...
— Плетнёв.
— Как? Как?
— Плетнёв Лёшка. Стервец! Герой! А в корнеты, господин губернатор, он разжалован за дуэль.
— Дуэль была из-за дамы?
— Ну, разумеется, сударыня. Из-за двух!
Давным-давно я вёл одну программу, приходит такой известный российский актер и я его спрашиваю: «Кого вы считаете выдающимися актерами двадцатого века?»
Он так сел и сказал: «Нас немного...»
— Теперь заживём!
— Да, зажили, если бы он платил тебе по-честному.
— Кто, Джемисон? Он платит по-честному, в году шестьдесят третьем это были бы большие деньги!
Я не жалею о пережитой бедности. Если верить Хемингуэю, бедность — незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. И так далее.
Любопытно, что Хемингуэй это понял, как только разбогател…