Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества.
Звёзд на небе было так много, что казалось, там нельзя сделать и шага, чтобы под ногой не захрустело.
Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества.
Звёзд на небе было так много, что казалось, там нельзя сделать и шага, чтобы под ногой не захрустело.
Широко раскрытые окна школы тоскующе глядели в небо, будто школа посылала кому-то молитву об избавлении от крестных мук предстоящего учебного года.
И вот я стою под этими созвездиями с пустыми руками, с дырявыми карманами. Ни истины, ни подвига, ни женщины, ни друга, ни гроша. Ни стыда, ни совести.
Мне хочется залезть в какой-нибудь сосуд и похоронить себя в морской пучине, как старик Хоттабыч.
Из футбольного мяча его души весь воздух вышел, и сейчас душа валялась в теле где-то на дне, как смятая газета в урне.
Одни и те же жалобы, одни и те же слова утешения, а в конце концов ты просто остаёшься один на один с реальным миром и не знаешь, что с ним делать.
Я вам всем вообще не верю, сколько бы вы не клялись. Клятвам верят, когда человек, их дающий, уважает себя.
Не педагог, тем более — не учитель. Но ведь я и не монстр, чтобы мною пугать. Я им не друг, не приятель, не старший товарищ и не клёвый чувак. Я не начальник, я и не подчинённый. Я им не свой, но и не чужой. Я не затычка в каждой бочке, но и не посторонний. Я не собутыльник, но и не полицейский. Я им не опора, но и не ловушка и не камень на обочине. Я им не нужен позарез, но и обойтись без меня они не смогут. Я не проводник, но и не клоун. Я — вопрос, на который каждый из них должен ответить.
Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это.