Один день в году президент говорит: «Система! Помни, что есть народ!» Система в этот день потеет, вспоминает... Она как с народом разговаривает? По-хамски! У системы — глаза холодные. Она осталась барской, олигархической, какой угодно ещё... И с нею никакие прорывы не выполнишь! Или система, или прорывы, приходится выбирать. Система один день напрягается и слышит президента, который говорит с народом, в этот день ей страшно, а потом этот страх уходит.
У каждой страны есть свои идиоты, но чтобы у идиотов была страна, я встречаюсь впервые. В руках идиотов — страна...
Тот самый случай: за сто истекших лет ничего не поняли и ничему не научились все эти люди. Отчего и восстанавливают систему со всеми её пороками. Ровно в том же состоянии, в каком она пребывала перед тем, как рухнуть. Берут у царской России, советской власти и Запада в равной пропорции всё то, чего оттуда брать не стоит. Оставляя за бортом всё, что надо было брать. А если оно, которое имело смысл брать, случайно проросло, притаптывают всей толпой. Пока оно, не дай Бог, не укрепилось — в подростковом состоянии.
Власть – это нечто весьма и весьма специфическое. С древнейших времён это понимали, ибо уже у Эсхила мятежного титана Прометея приковывать к Кавказу ведут под руки два существа – Сила и Власть. Уже сказав это, первый греческий трагик, фактически не вышедший ещё из лона мифа, сказал, что власть – это не сила.
Когда человек хулиганит в зале, и вы приказываете охранникам его вывести, вы применяете силу, но это не значит, что вы – власть. Власть – когда вы тихим голосом говорите: «Выйди!» – и он выйдет.
Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством.
... мир схватила за горло некая ужасная всесильная рука. Что она грозит задушить землю. Ее цель — абсолютное владычество, ее средство — неослабная хватка. Эта рука навязала людям свой закон. Его суть — деспотичное потворство, его голос — хруст долларовых бумажек. Торговцы вырядились военными и впервые в истории заполонили всю планету. Но это — последнее нашествие.
В Петербурге сидят дураки. Они размышлять не любят, а прямо брякнут — закрыть залив на веки вечные и удивить Европу. Ежели бы вы упомянули слово «открыть», то государственные мужи, может быть, призадумались бы, а раз закрыть — так закрыть. Закрывать — это для них святое дело...
И что более всего удивляло его, это было то, что все делалось не нечаянно, не по недоразумению, не один раз, а что все это делалось постоянно, в продолжение сотни лет, с той только разницей, что прежде это были с рваными носами и резаными ушами, потом клейменные, на прутах, а теперь в наручнях и движимые паром, а не на подводах.
Рассуждение о том, что то, что возмущало его, происходило, как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения и ссылки и что это все можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, — не удовлетворяло Нехлюдова, потому что он чувствовал, что то, что возмущало его, происходило не от более или менее совершенного устройства мест заключения. Он читал про усовершенствованные тюрьмы с электрическими звонками, про казни электричеством, рекомендуемые Тардом, и усовершенствованные насилия еще более возмущали его.
Возмущало Нехлюдова, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы, под статьи и по этим статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их и где люди эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
Месть — это не дело государства. Государство занимается обеспечением безопасности своих граждан.
Всё по Оруэллу — даже если бы мы могли повысить благосостояние народа, мы этого не будем делать. Помните, как рассуждали там власти — держать всех нужно на минимальном прожиточном уровне, все должны думать только о выживании, потому что если у людей появится возможность иметь свободное время — они начнут задумываться. А если они начнут задумываться, значит, власть ослабнет. Поэтому сейчас народ обсуждает вопрос с гречкой, когда надо задумываться о большем.
... стоит дрогнуть системе, стоит хотя бы крошечной шестеренке в этой машине дать сбой — все. Каждый схватит власти столько, сколько сможет набить в карманы, утащит в свою норку, и будет там грызть ее потихоньку. Пока никто не заберет, или пока она не кончится.
Cлайд с цитатой