Если сосредоточенно думать о возвышенном и светлом, то и мир вокруг будет вести себя лучше. Случайно встретится на улице человек, которого тебе захотелось увидеть. В трамвае продадут счастливый билетик. Погода будет как раз такой, какая нужна для завтрашнего пикника…
Надо следовать Ликургу, который сказал: если власть — служение народу, то прекрасно все — и жизнь, и смерть, и слава, и позор, когда они полезны государству. Надо принять эту судьбу, ибо она именно такова по своей природе и другой быть не может. Но она никогда не сбрасывает со счетов дела и мысли человека.
— Ты изменишь свое мнение.
— Я никогда не выйду за тебя. Ты совершил большую ошибку.
— Это правда, с женщинами мне никогда не везло, с чего вдруг все изменилось?
— Я думаю, что ты похитил не ту женщину.
— Ты права, конечно, я ошибся. И все же, что если по ошибке, по случаю, по воле богов или судьбы, я принял верное решение? Что, если тебе предначертано здесь быть? Что, если здесь ты и должна быть?
Это действительно чаще всего происходило весной, хотя случалось и под осень, в такое время, когда всё меняется. Оно всё цветёт или увядает, воды начинают течь или замерзают, а ты вдруг чувствуешь, что становишься шёлком, тело твоё мнётся и вьётся, разглаживается и льнёт, не понять даже, к чему или к кому. Себе видишься шёлком, а ближним своим – серебром, потому что им начинает казаться, что ты окружена непроницаемой прохладой, твёрдой поблёскивающей корочкой, через которую не процарапаться. И тогда горе им, ближним, потому что ты вроде бы и не ждёшь, но кто-то должен прийти и приблизиться, миновать границу, не заметив её, и за это сорвать все цветы, собрать плоды и получить все призы, надо ему или не очень. А пока его нет, так легко и одиноко, что гляди того улетишь, шаг, другой, а потом думаешь, а зачем я – ногами? ведь лететь быстрей, если уж я всего лишь шёлк, всего лишь шарф. И глупо спрашивать, какие планы на лето или «что ты делаешь этой зимой», – кто, я? Нечего рассказать, нечем похвастать, потому что среди ваших земных путешествий и ваших побед нет места для меня, и не имею я никакого знания ни о себе, ни о будущем, кроме одного, – а у меня скоро будет любовь.
— Мне было так страшно.
— Мне тоже. Потому что, хоть меня и спасли, часть меня тогда умерла.
— Я знаю, каково это. Поверь, знаю.
— Всегда хотят вернуть старого Роджера, но... я больше никогда не буду этим человеком. Я изучал историю, преподавал ее, а теперь живу в ней. Когда я увидел эту карту, то подумал: вот, кто я теперь — повешенный. Может, такова моя судьба? Мой собственный предок пытался меня убить. Может, я не должен был родиться?
— Это неправда.
— Пожалуй, нет. Но я изменился. Помнишь, ты спрашивала меня о предсмертных словах? Я думал, что знал, какими они будут. Но главное, чье лицо я видел последним. Твое...
— Ты когда-нибудь задумывался о будущем, Всадник?
— Нет.
— И такое существо стремится изменить судьбу, которая кажется ему несправедливой?
Изменить судьбу есть только одно средство – самого себя изменить. Себя изменишь – и судьба изменится, в этом она за человеком идёт. А пока человек всё тот же, сам он идёт за судьбой.
А, может, твоя судьба — это изменить твою судьбу...
(… а вы представьте, что перекраивать и менять то, что начертано, — это то, что вам начертано)
Свою судьбу мы выбираем сами и несем ответственность за свои поступки. Каким только дерьмом не забиты наши головы…
Жизнь выкристаллизовывается в шаблоны, которые становятся капканами и паутиной. Люди хотят познать друг друга в их первичной «сути» или «форме» и выработать соответствующий ритм. Им очень трудно признать изменения в любимом существе, увидеть становление личности. Но даже если такое случается, все равно невыносимо трудно изменить ритм. Сильные обречены быть сильными, слабые – слабыми. Мутация – болезненный процесс. Попытки бегства случались часто, это было бегство вслепую, бегство от мертвых отношений, фальшивых отношений, фальшивых ролей, иногда даже от своего глубоко запрятанного «я», потому что самое трудноодолимое препятствие заключено в признании его. Вся наша эмоциональная история напоминает историю паука и мухи с дополнительным трагическим содержанием, потому что муха помогает плести паутину. Нередки преступления. В отчаянии люди разворачиваются на сто восемьдесят градусов и убивают друг друга. Определить причину преступления и поймать преступника невозможно. Потому что нет очевидной жертвы. Это всегда похоже на самоубийство.
Депрессивные люди думают о том, каково это — быть некрасивым, толстым, неудачливым, больным, брошенным. Это как осколки разбитой бутылки. Они вертят в руках то один, то другой, то сразу несколько и не замечают, как режутся. И даже не откладывают рассмотренные отдельно от остальных, а постоянно к ним возвращаются. Один осколок — война, другой — боль от измены, третий — несчастный случай. Закономерно, что к ним приходит один вывод — все бесполезно, ты не можешь изменить мир, он все так же будет несправедлив, так какой смысл в том, чтобы вставать из постели, принимать душ, завтракать...
Что я попробовала сделать сначала, так это запретить себе думать. Не помогло. Против своей сути не попрешь. Разрушать собственную личность «во спасение»? В итоге я все так же вертела осколки в руках, но только в специальных перчатках, которые не давали порезаться.
Cлайд с цитатой