В моей жизни был такой случай. Во время спектакля на сцене я почувствовал такой контакт со зрительным залом, как будто там сидел только один человек — мой друг. Казалось, скажи я тогда: «Встаньте» — и все встали бы. Тогда я и понял, что такое призвание актёра.
У меня однажды была замечательная ситуация на спектакле. На первом ряду сидели муж с женой. Они смотрели-смотрели, и вдруг жена, ни слова не говоря, развернулась и — бац: залепила мужу по роже увесистую пощечину, наотмашь, со всей силы. И он голову спрятал, отвернулся. А она дальше смотрит. Значит, так: история из спектакля совпала с ними, с их жизнью… Я понял, что точно попал в цель, в этот нерв.
— Что такое театр для актёра? Театр, в котором он работает годы и годы, а иногда и всю жизнь?
— Семья. Consuetudo est altera natura. Привычка — вторая натура. Это то же самое. Втягиваешься.
Каждый актёр мечтает сыграть своего современника. Но современник для меня — не только тот человек, который живёт рядом, а и тот, чья жизнь пусть и принадлежит она другому веку, перекликается с жизнью сегодняшней. И поэтому, например, важно не просто осудить Клима Самгина, которого я играю в спектакле Театра им. Вл. Маяковского, а исследовать его жизнь и причины, из-за которых умный, интеллигентный человек оказался вялым и неопределённым в своих позициях. Показать, что и сегодня компромисс в конце концов приводит к духовной гибели и полному уничтожению личности.
Актёр — особенно в последнее время — стал в каком-то смысле проституткой. Потому что продаётся «за ништо», за нетворческую работу, за роль, от которой не получит никакого удовлетворения, но заработает хорошие деньги, почему и соглашается. Я не исключение: ловлю себя на том, что тоже соглашаюсь. Потому что интересных, заметных ролей — пусть даже нищенски оплачиваемых — мне не предлагают.
Что и говорить, призвание играет не последнюю роль. Один сидит взаперти в своей лавчонке. Другой неуклонно идет к своей цели — и даже в его детстве можно заметить первые порывы и стремления, которые определяют судьбу. Но если судить об истории, когда она уже совершилась, легко и ошибиться. На те же порывы и стремления способен едва ли не каждый человек.
– Вы, правда, жили в Италии с актёрами и бродягами?
– Ха! Моя мать итальянка... Она пианистка… Дедушка не одобрял её.
— Когда существовала цензура, вам не говорили, что вы [в своих монологах] издеваетесь над российскими женщинами?
— Нет, никогда. Были, конечно, партийные дамы в своё время, которые считали, что я издеваюсь. У Михаила Михайловича Жванецкого был такой монолог, в котором женщина говорит: «Ду-ду-ду, топ-топ-топ, страна дрожит: то наши бабы на работу идут». И одна из таких дам пришла ко мне после концерта и сказала: «Где вы видели нашу женщину, чтобы «ду-ду, топ-топ, земля дрожит»? Это что вы издеваетесь?» На что я очень робко ей сказала: «Это вы не видите, потому что вы в машинах ездите, а я езжу в метро. Спуститесь в метро — и вы увидите таких женщин.
Когда она увидела, как я слаба духом, она напомнила мне о том, что мужчины пашут, а женщины прядут, что прилежание и трудолюбие не приносят голода, она думала, что я могу изменить мою судьбу. Но как мир может существовать без бедных и несчастных?
Cлайд с цитатой