Ждать, пока хоть кто-то к тебе придет,
Безумно глупо и ванилью за версту отдает.
Ждать, пока хоть кто-то к тебе придет,
Безумно глупо и ванилью за версту отдает.
Ты должен вспомнить все, что творилось с тобой:
Пусть даже память приносит боль.
И не вернуться — ты просто махни рукой,
Отпусти.
Вы не понимаете своего века. Делайте всегда обратное тому, что от вас ожидают. Это, по чести сказать, единственный закон нашего времени. Не будьте ни глупцом, ни притворщиком, ибо когда от вас будут ждать либо глупостей, либо притворства, и заповедь будет нарушена.
— Чем займемся? Как скрасим ожидание?
— Не знаю. Есть идея?
— Есть одна, но двадцати сантиметров мало.
— Двадцати минут.
— Вот как? Может, стоит начать сейчас,
а кончить потом? Как думаешь?
— Я не против. И если ты не против, можно попробовать.
— Но у меня тоже есть идея. Тебе понравится, я даже не сомневаюсь.
— Да? А вдруг ты о том же думаешь?
— Да, это было бы чудесно!
— Не то слово! Просто здорово!
— Скажи первая.
— Проведем с пользой эти минуты затишья. Займемся с тобой японским!
— Да, идеи не совпали.
— Да ну?
Иногда я поражалась его терпению. Ждать, пока повзрослею. Отпускать меня на все четыре стороны, а при моей везучести — и в рай, и в ад. Другой давно уже перекинул бы упирающуюся девчонку через плечо и увез в свой дом. Только ничего хорошего из этого не вышло бы, только разделило бы нас еще сильнее. А этот терпит, знает ведь, мерзавец, что сломать меня не получится. Захочу, сама приду.
А я захочу. Однажды захочу. Каждому нужен дом и те, кто любил бы. И мне нужен. Он нужен. Очень.
С утра и до вечера ты все ждал чего-то, но ничего не случалось. Ты ждал, ждал — и ничего не происходило. И так все ждёшь, ждёшь, все думаешь, думаешь, думаешь, пока не начинает ломить в висках. Ничего. Ты по-прежнему один. Один. Один...
Вчера утром вернулся Кшиштоф. Странное он выбрал время. И тут же потопал класть плитку. Это тоже меня несколько озадачило, поэтому я остановила его и напомнила, что у нас сегодня Новый год и что по случаю праздника хотя бы плитку не кладут, а он ответил, что еще как кладут, у них в Польше это обычное дело, но я ему не поверила и пригласила его в ресторан Холменколлена, заказала вина, поблагодарила за подарок, призналась, что такой красивой музыки не слышала уже очень давно, и он тут же, едва сдерживая слезы, рассказал, что его девушка нашла себе другого, а как он думал, спросила я, он весь год торчит в Норвегии, таковы женщины, сказала я, и что за самонадеянность такая, считать, что ты можешь годами отсутствовать, спать на полу с пепельницей чуть не под подушкой, а она должна изводиться где-то там в польской глубинке и ждать как дура набитая.
Мне нравится, когда мужчины в отчаянии и плачут.
Гнев вызывала эта война, которая тянется слишком уж долго, так долго, что генералы просто права не имеют расхаживать без высшего ордена на шее.
Жизнь хитро переплетала и распутывала судьбы. Сейчас он — еще мало кому известный французский военный, мечтающий о судьбе великого полководца, а завтра... Завтра он уже человек, задушивший революцию.