Большие планеты
Сгорали со скуки.
Здесь воздуха нету,
А значит — нет звука.
Не сказкой, не былью,
Не звери, не люди,
Космической пылью
Мы были и будем.
Космос — последний рубеж. Это путешествие звездолёта «Энтерпрайз». Его новая пятилетняя миссия: исследователь странные новые миры, искать новые формы жизни и новые цивилизации. Смело идти туда, где не ступала нога человека.
Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим.
Ах... Ты только посмотри туда. Там же огромный совершенно другой мир! Мы можем смотреть на него, но не можем понять до конца. Мне, это напоминает о нем.
Несправедливо. Великая жизнь угасла из-за случайности.
Когда я думаю, как много есть вселенных,
Как много было их и будет вновь и вновь, -
Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.
Мне стихи мои подскажут
Сотни слов простых и важных,
Они истину укажут
И помогут видеть пряжу...
Путь-дорога станет ясной,
И откроются секреты.
В этой вечности прекрасной
Каждый миг — детёныш света.
Я лечу частицей неба,
Воздух сны мои щекочет...
Я не знаю, кто и где я, -
Нечто между днём и ночью.
Во вселенной неразлучной,
Бесконечной и единой
Я — лишь нота, я — попутчик,
Но... я часть великой силы...
Стоун исходил из той посылки, что угроза бактериального заражения при космических исследованиях — угроза двусторонняя и что защита от нее также должна быть двусторонней. До статьи Стоуна предметом научного обсуждения служила в основном лишь опасность, угрожающая другим планетам от спутников и космических зондов, которые могут нечаянно занести туда земные микроорганизмы. В 1959 году в НАСА были введены строгие правила стерилизации космических аппаратов перед запуском. Стоун рассмотрел ситуацию, противоположную по характеру. Он указал, что в равной мере вероятно и другое: заражение Земли внеземными организмами через посредство космических зондов.
Когда в своих «Марсианских хрониках» Рэй Брэдбери наделил Марс дождем и пригодной для жизни атмосферой, пуристы от научной фантастики ворчали: такого просто быть не может. В предыдущем столетии астрономы – и писатели, подобные Герберту Уэллсу, которые заимствовали кое-что из их трудов, стремясь придать научно-фантастическому жанру соблазнительную достоверность, – считали Марс похожим на Землю. Уж если и возможна жизнь на другой планете, полагали они, то, скорее всего, именно там. Но к середине 50-х годов XX века, когда были изданы «Марсианские хроники», оценивать шансы на это стали иначе. Ученые сочли: климат на Марсе удушающе засушлив и невероятно суров, да и слишком холоден для дождя.
Брэдбери вовсе не старался соответствовать актуальным научным воззрениям. На любой планете его гораздо больше интересовали человеческие судьбы. Он создал еще и дождливую Венеру, но вовсе не потому, что тогдашние ученые считали ее болотом галактики. Брэдбери просто любил дождь, который был, как любимый шерстяной свитер, созвучен его печали.
Cлайд с цитатой