И оттуда, из глубины неведомого, она спросила, не сводя с него глаз:
– Почему ты не мстишь за твоего побратима, Мистина Свенельдич?
Это спросили они все: трава и белый камень, черная земля и синее небо, сама держава Русская – крылья ее парусов и железо клинков.
На это у Мистины был ответ:
– Потому что хорошо отомстит не тот, кто попытается сделать это быстро. А тот, кто сумеет довести дело до конца.
«Уж слишком умными ты их считаешь!» – в горячке спора бросила она ему. «По себе сужу, – холодно ответил брат. – Так вернее».
Если я предам его [побратима], попытаюсь отнять хотя бы эту йотунову Деревлянь, не говоря уж о Киеве, меня проклянут боги и предки! Какой удачи вы ждете на пути предательства?
Мистина замолчал, глядя перед собой. Всю жизнь он был отважен и верил в свою способность победить в любых условиях. Но сейчас будто сами суденицы раскрыли перед ним оконце в его будущее, и он с ледяной невозмутимой ясностью осознал: судьба толкнула его на дорогу, где «убиту быть». Сколько он ходил вокруг проклятого камня, все надеясь, что голос из-под земли скажет нечто более утешительное! Но нет. Все три дороги ведут к одному и тому же исходу.
И единственное, что ему теперь доступно, – это по примеру своих северных предков встретить злую участь с таким мужеством, чтобы ему позавидовали и более удачливые.
Все это произошло на ее глазах, но она не верила увиденному. Внезапная смерть, когда судьба не оставляет времени привыкнуть к неизбежной потере, всегда кажется недостоверной. Кажется ошибкой, которую еще можно исправить – ведь вот только что, пару вдохов назад, человек был жив и здоров…
– Годима, тебя что, чарой обнесли? – дружелюбно и лишь чуть-чуть насмешливо окликнул Мистина, когда шум после княжьего окрика поутих. – Возьми мою, – и не шутя протянул в сторону дружинного стола собственный золоченый кубок с самоцветами, тоже из ромейской добычи. Такие подавали только приближенным князя. – Мне не жаль. Хочешь, отдам тебе свой кафтан, – он даже взялся за отворот малинового шелка, будто намереваясь снять, – если ты чувствуешь себя обделенным. Мы ведь братья, у нас одна мать – русская дружина, и один отец – русский князь. Князь Ингвар. И пока мы стоим друг за друга, как братья, все золото и все цветное платье от Бьёрко до Серкланда будет нашим. А вздумаем кусать друг друга – не удержим и холщовых портков на заднице! И много, много людей ждут наших свар, как величайшего для себя счастья.
Логи-Хакон за привычной учтивостью прятал настороженность: глаза Сигге не внушали ему доверия. В них была веселость, но не было ни капли тепла. Они напоминали блестящий гладкий лед, на котором в лучшем случае набьешь шишек, а в худшем – провалишься и сгинешь в холодной воде.
Она давно знала Сигге и никогда не доверяла ему. По обращению он был весел и дружелюбен, но сердце у него было как кусок черного льда. Ни жалости, ни совести. Хладнокровный, расчетливый и отважный, он был верен только одному: своей выгоде.
И вот ей уже почти тридцать лет. Она почти как эти гриди, покрытые шрамами с головы до ног. Только ее шрамов не видно: они у нее на сердце. Жизнь потрепала ее не меньше, чем их – вечные сражения.
От Алдана веяло таким спокойствием и уверенностью, что, разговаривая с ним, я позабыла свои тревоги и неприятные мысли. Будто он закрыл за мной дверь, оставив их выть и биться снаружи.
Cлайд с цитатой