Я хлопнул дверью и сбежал по лестнице. Сел на велосипед и поехал прочь, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть бегут ли за мной или нет.
Я просто крутил педали, не отрываясь смотрел на бегущую навстречу разметку и на каждом перекрестке молился Богу, чтобы меня размазал по асфальту какой-нибудь грузовик.
Я подкапывался под фундамент чего-то более крупного и глубокого, проделывал царапинки в стене, которую боялся разрушить. За этой стеной обитал монстр, и я выстроил ее надежной, чтобы чудовище не смогло выбраться на свободу.
Теперь оно шевельнулось, потянулось, заволновалось во сне.
В городе, похоже, появился новый монстр, и я спрашивал себя: не разбудит ли его присутствие того, которого прятал я?
Я чувствовал себя разбитым и подавленным, словно новый человек в старом теле, которое ему уже не подходит.
Мне неплохо удавалось притворяться нормальным. Встретив меня на улице, вы бы ни за что не догадались, как сильно́ во мне желание убить вас.
Как никто не мог утешить меня, так и я не мог утешить никого другого — речь шла о сочувствии, а я в этом смысле был совершенно бесполезен.
Мысль о том, что я, возможно, психопат, не была для меня новой — я давно знал, что не умею общаться с другими людьми. Я не понимал их — они не понимали меня, а язык эмоций, на котором они говорили, был для меня китайской грамотой.
Делать было нечего, пойти некуда, поговорить не с кем.
Не находилось ни малейшей причины, чтобы жить дальше.
При нем всегда был блокнот, и время от времени, когда мы разговаривали, он делал в нем заметки. Я из-за этого нервничал, но он разрешил мне заглядывать в его записи, когда я только захочу. Он никогда не писал ничего похожего на «ну и урод» или «этот парень псих» — просто делал пометки, чтобы ничего не забыть. У него наверняка был где-то другой блокнот, куда он записывал «ну и урод», но мне он его не показывал.
А если такого блокнота не было, то после такого пациента, как я, он должен был его завести.
Мы все неплохо ладили с Маргарет. Она была вроде изоляции, которая предотвращала короткие замыкания и искрения в нашей семье.
Мама ходила из комнаты в комнату, громко разговаривая сама с собой, вешала пальто Лорен, накрывала на стол, заглядывала в холодильник. Это был ее фирменный стиль: она не разговаривала с Лорен и не показывала какого-то особого к ней отношения, но давала понять, что Лорен важна для нее, делая для дочери всякие мелочи. Наверное, это было мило, но, с другой стороны, все это могло перерасти в скандал: «Я столько для тебя делаю, а ты и бровью не ведешь». Я готов был поспорить, что больше трех часов Лорен не выдержит — бросится вон. Но по крайней мере, за это время мы успеем поесть.
Cлайд с цитатой